Денис Осокин - Овсянки (сборник)

об этом знают только пыльный миша с либуше белунковой. ухватятся за руки и убегут — и ничего не скажут. в окрестностях илавы много лугов. на улицах илавы много велосипедистов. луга и платья — дома и форточки. мы поздороваемся — ilava, dobrý den. лето будет не скоро. сначала оно наступит в илаве. оно там рождается.

и вот они в латвии — о которой только молчать — молча дышать — ступать осторожно. из алуксне они поехали в смилтене — из смилтене в лудзу — из лудзы в гробиню. из гробини в вентспилс — дорогой идущей взморьем. у кошки умерло дитя накануне святок — все поля покрываются туманом от кошкиных слез. — приветствовали высокие латышские пограничницы пыльного мишу и либуше белункову и брали их на руки. это народная поэзия — не мы придумали.

за пластмассовым столиком уличного кафе на пирсе вентспилса пыльный миша произнес:

синий ветер

синяя трава

с и н я я

ч е ч е в и ц а

мы же не в румынии. — улыбнулась либуше белункова на слове ‘чечевица’. да — мы в латвии. — ответил пыльный миша и погладил ее по пальцам.

львовский — это я. мой отец из румынии. из добруджинских русских-липован. я уже не говорил на русском. мама — этническая венгерка из провинции банат (западная румыния). мой родной город — алба-юлия. мне 34 года. в германии мы живем 25 лет. время до окончания школы я прожил во франкфурте-на-майне. вместе с родителями — которые навсегда поселились там.

одна моя давняя девушка была зеркалом. тогда я об этом не знал. мы поддерживали отношения когда мне было 22 года. зеркалу — 23. она была первой женщиной которую я всерьез позвал замуж — и первой которая радостно согласилась выйти за меня.

со своей предыдущей девушкой я не спал. ей было 15. мы лишь рассматривали — трогали друг друга. целовались в трамваях — по часу не разлепляли губ. когда уходили родители — у нее или у меня дома — она осторожно целовала мой источающий соки и запахи рог — и сладко хихикала. говорила: черт возьми — мне пятнадцать лет! — что я делаю?! горячей уверенностью приближался акт. она мне до смерти нравилась. я показывал ей как мы брызгаем — взамен на то как они вьют ногами если никого нет. после — пел ей на венгерском и румынском — под разбитый клавир. она гордилась мной — и плакала зачем-то о моей судьбе. женщины к тому времени у меня конечно были. но хрупкости такой — никогда — нет. закончились зимние каникулы. я уехал в любек — где в то время учился. при каждых возможностях — и абсолютном отсутствии их — наезжал домой. целоваться и трогаться. мои родители злились — называли меня веретеном. все верно — в половине случаев я катался на их деньги. под самый конец зимы моя джульетта влюбилась в школьного учителя и попросила меня уйти.

в середине апреля я снова приехал: на пасху. и тогда — меня неожиданно пригласило к себе на день рождения зеркало. белокурое зеркало в сером сарафане. с зеркалом я шапочно был знаком. скажем — по общим компаниям. не знаю зачем оно включило меня в число своих гостей. зеркало собиралось отметить свое двадцатитрехлетие. зеркало было общительным славным. не очень красивым. но звонким уютным смешным. зеркало звали уте.

к ночи все разошлись. остались я и еще одна незнакомая девушка. и ей и мне добираться до дома было слишком далеко. зеркало предложило нам остаться на ночь. ее мама принесла постели. зеркало еще до двух ночи показывало нам свои рисунки. сложные тревожные нагромождения смыслов. среди них были очевидными дети женщины жидкости лабиринты слоны. гостья-девушка быстро уснула.

мы с зеркалом сидели на балконе друг против друга. я чувствовал себя усталым, большим. зеркало рассказывало мне о луне что-то. луна висела над новостройками — внутри которых повисли и мы. зеркало было в белой майке. говорило взволнованно и смешно. я его обнял. мы начали целоваться.

руки с талии поползли вверх по голой спине. я знал что под майкой бюстгальтера не было. я направил руки на соединение. и коснулся больших прохладных грудей зеркала. подумал: вот — новые груди в моей жизни.

майку я приподнял. груди зеркала были красивы. вдобавок охваченные лунной мутностью. с молочно-розовыми мелкими сосками. я их сухо целовал и покусывал.

мы вернулись в комнату где на диване спала незнакомая гостья. это была комната зеркала. зеркалу было разобрано кресло у противоположной стены. для меня — матрац на полу между зеркалом и девушкой. не раздеваясь зеркало улеглось на кресло. я снял носки и лег на зеркало. майку с него стащил. потянул вниз штанишки. зеркало придержало мне руки. я поцеловал его в нос: не волнуйся — пусти. неожиданно проснулась гостья и села на кровати. как-то дико она на нас смотрела — не мигая — ничего не говоря. мы тоже молчали. может она сомнамбула? — я думал. девушка вдруг бухнулась обратно на диван. ее сон продолжился. нацеловавшись с зеркалом до боли языка и губ я уполз к себе на пол. в одноместном кресле мы бы не уснули. штанишки остались на зеркале. я тогда зачем-то подумал о том что не стоит проникать в новую девушку в темноте — на ощупь. как в жену. хотя понимал что рискую никогда в нее не проникнуть.

утром мы вышли из дома держась за руки и зашагали к трамвайной остановке. улыбался жаркий сухой апрель. я сказал зеркалу: было бы здорово нам пожениться. зеркало замурлыкало. я прижал его к себе. поцеловал в затылок. мы даже прошли пешком кажется пару остановок.

весь день мы гуляли по городу. зеркало правда еще ходило на занятия. из трех лекций оно посетило одну — по моей просьбе. зеркало училось во франкфуртской высшей инженерной школе на факультете дизайна. в час дня оно уже освободилось. я потащил свое зеркало на причалы. там мы сели на прогулочный теплоход почему-то с голландским флагом и отправились вниз по майну. через час показался рейн. майн вливался в него под птичий гомон. это мы с тобой. — сказал я зеркалу. — показывая как соединяются эти две реки. мы сошли на берег и углубились в залитые солнцем заросли ольхи.