Синтия Роджерсон - Я люблю тебя, прощай

В общем, я кое-что придумал.

— Мацек, научи меня каким-нибудь польским словам.

Мы с ним едим торт. Мацек называет его «песчаным», а я — «мраморным». Мы сидим у него в фургоне, где здорово воняет.

Мацек усмехается:

— Конечно, я тебя учу. Хочешь, сейчас и начинаем. Если повстречаешь кого, надо сказать: Czesc, jak leci? Это значит: «Привет, как дела?»

Я принимаюсь шипеть, свистеть и цокать.

— Почти получилось, — дружелюбно кивает Мацек. Он классный. Немножко старый , но классный. — Мы еще попробуем.

Польский на слух похож на английский, если прокрутить английский задом наперед и на скорости. Клянусь! Если вам встретятся поляки, сами послушайте. У меня прямо язык в узел завязывается, но мы тренируемся, тренируемся, пока я не выучиваю, как будет, к примеру, «чай», «яблоко», «как поживаете». Похоже на то, как я учился на пианино играть, пень пнем, пока однажды пальцы — ни с того ни с сего — сами не поняли, чего надо делать. Учить польский — чистая каторга, я так устал, даже спать захотелось.

— Помнишь, ты мне сказывал об учителе в школе, а его жена покупает у меня пиццу?

— Тот, что отнял у меня телефон? Мистер Маклеод. Урод.

— Ага, вот как его имя. Я еще плохо знаю шотландские имена. Маклеодурод.

— Просто Маклеод. Без урода.

— Ладно, просто Маклеод.

— А что? Почему ты спрашиваешь?

— Просто поспрашиваю. Так просто.

Заливает, точно! Потом Мацек учит меня ругаться по-польски. Крепкое словцо лишним не бывает. Я даже записываю. Но Роксана этого от меня никогда не услышит. Она не такая. Уверен, она с родителями даже в церковь ходит.

Из окна моего кабинета виден шпиль церкви Святой Марии. Я сегодня пришла раньше, есть время полюбоваться видом. Отец, бывало, водил меня туда к мессе. В иные воскресенья нас набиралось не больше дюжины и мы рассаживались подальше друг от друга, чтобы создать впечатление многолюдья. Католиком здесь быть тоскливо и стыдно. Это как посещать вечеринки, которые все игнорируют, а хозяина жаль.

Интересно, нынешние поляки заглядывают в храм? Быть может, когда их много, там не так тоскливо. Но им наша церковь должна казаться такой убогой — ни позолоты, ни драматизма. Горцы — суховатые католики. Погода не располагает к католичеству.

Сказать вам секрет? Я скучаю по мессам, по храму.

Но у меня осталась привычка молиться, и еще я зажигаю свечи. Такое умиротворение нисходит, когда в тишине размышляешь о таинстве жизни. Я зажигаю свечи, чтобы осветить дорогу нашему будущему ребенку. А потом делаю вид, будто я уже беременна. Эмбрион — обещание человеческого существа. Микроскопическое скопление клеток, быстро и деловито, вслепую вьющихся в моей утробе. Подобно гусям, торопящимся к югу, по зову памяти, встроенной в их ДНК. Только этот лоскуток рода человеческого являет собой чудо в миллионы раз более удивительное. Откуда известна ему последовательность сложнейших процессов, которые предстоит привести в действие? Откуда известно каждой клеточке, чем она должна стать — мочкой уха или частицей легкого? И конечно, уже имеется душа. А что есть душа, если ты даже не настоящий католик, а только бывший католик, который по-прежнему зажигает свечи? Она — электрический импульс, запускающий личность. Трепет, искра, свет очей, которых еще нет. Она — любовь, которая живет сама по себе, не отягощенная ничем.

Знаете, мне, наверное, следовало быть священником! Не семейным консультантом, а духовным целителем тех, кого покинула любовь. Вот именно. Воображаю себя на кафедре, и меня наполняет уверенность и тепло. А прихожанами были бы все мои клиенты. Пары, как Роза и Гарри, и одиночки, чьи партнеры уже не верят в успех и не приходят. Наверное, унылый одинокий человек ничем не отличается от унылой пары. Одиночество присутствует в каждом из нас, и никакому супружеству не изменить того, что умираем мы все в полном одиночестве.

Будь я священником, я сочиняла бы проповеди о любви и достоинстве и читала их с кроткой настойчивостью. Носила бы неяркие, струящиеся платья из того шикарного магазина в Бьюли. [17] Городок в графстве Инвернесс (Шотландия). Порой эмоции волной накатывали бы на мою паству, а иногда перехлестывали через край в виде громких, облегчающих душу рыданий и непроизвольных выкриков: «О да!», «Благодарю тебя!», «Я чувствую — любовь вернулась ко мне!»

В церкви станет тепло и влажно от сгустившегося в воздухе желания, люди бросятся целоваться, обниматься, и не только. Как в той поэме Роджера Макгоу, где пассажиры с бледными телами творили непотребство в автобусе, а мир стоял на грани бытия. Некоторые пары, несомненно, рухнут на пол между скамьями, срывая друг с друга одежду, пока плоть не коснется плоти.

Весь храм будет подрагивать от ритмичного соприкосновения тел, и одиночество со свистом вылетит из дверей.

Что есть романтическая любовь? Несмотря на многовековые потуги литературы и бесчисленные научные исследования, она есть нечто неподдающееся словесному описанию. Человеческие языки обращают любовь в то, что можно предчувствовать или толковать в прошедшем времени. В моем храме целью проповеди будет бездумное подрагивание, неслышные объятия и горячее молчание. Никаких размышлений. Никаких слов.

Впрочем, быть может, мои рассуждения о любви ошибочны. Ну-ка, где мой блокнот?

1. Все хотят любить (сознавая это или нет).

2. Все хотят быть любимыми (сознавая это или нет).

3. Любовь невозможно ни навязать, ни подделать.

Вчера в бассейне Мацек поставил новый диск. Не из моих, и я не слышала прежде эту музыку. Там рыдала скрипка и фоном флейта все поднимала, поднимала свой голос. Музыка кончилась, и мне захотелось еще раз послушать ее. Но Мацек больше не ставил тот диск. На меня он не смотрел, даже больше чем не смотрел. И мной овладело какое-то странное чувство. После той встречи в кафе «Теско» мне уже начало казаться, что мы почти друзья. Потом он поставил «Битлз», совсем старую запись — «She loves you, yeah, yeah, yeah»… Музыка моих стариков, но мне нравится. Настроение поднимает.

Опять пришли месячные, и опять очень скудные. Я не забеременела, и занятия сексом с Йеном приобретают характер малоприятных домашних обязанностей. Ну, вроде таких: почистить туалет, заплатить за газ, сходить к зубному. И еще. Вчера вечером, когда я увидела Мацека, меня посетило странное, очень неприятное ощущение — тошнота и головокружение. Может, аллергия на хлорку? Его безразличие удивительным образом раздражало. А мои собственные груди? Месячные только-только закончились, а они набухли, будто перед началом.

О! В дверь уже звонят. Как я устала. Вдох, выдох. Роза и Гарри крайне нуждаются в помощи. Прошу тебя, помоги мне.