Сергей Говорухин - Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)

– Эти девять свечей – они кому? – задал я мучавший меня вопрос.

– Всем, кто был у меня, – отстраненно произнесла Фредерика, – отцу, маме… У нас была большая дружная семья: дядюшки, тетушки, сестры…

– Что значит была? У тебя что, никого нет? – ошеломленно спросил я.

Она подняла на меня глаза.

– У меня есть ты…

Что я мог сказать? Она была у меня, я был у нее. Но это были наши последние несколько часов. Даже не сутки…

Сейчас нам вновь было необходимо выпить, и я жестом поманил официанта, указав ему на пустые стаканы.

– Может, возьмете сразу бутылку, – плохо скрывая раздражение, проворчал официант, возникнув у нашего столика с очередной, по-моему, шестой порцией виски.

– Месье, – Фредерика взяла с подноса стакан, сделала внушительный глоток и жестко отчеканила что-то по-французски.

Официант побледнел и испарился.

– Что ты ему сказала? – спросил я.

– Я сказала, чтобы он шел к чертовой матери. В самых изысканных выражениях, конечно.

– Не так-то просто отыскать ее адрес в этом городе…

– Ничего, он найдет… Тебе в самом деле понравился Люксембург?

– Я влюбился в него. Как когда-то влюбился в Москву, увидев ее впервые. Только тот щенячий восторг сменился разочарованием, а Люксембург… Я никогда не встречал таких городов…

– Когда-то этот город открыли мне, я – тебе, а ты откроешь еще кому-нибудь…

– Что-то я не в восторге от этой эстафеты, – зло сказал я. – Это наш город. И я ни с кем не собираюсь его делить.

– Не злись. Я ведь, как и ты, не знаю, о чем говорить… Как все было просто еще несколько часов назад…

Она была права: как все было ясно и понятно утром. Два человека случайно встретились на пересечении одного меридиана. Им надо было куда-то деться: ее одиночеству и его неприкаянности. И тогда они совершили путешествие в изумрудный город, примиряющий со всеми горестями на земле.

Кто мог предположить, что мистические полюса Люксембурга до такой степени притянут нас друг к другу. Всего за один день. День, который мы еще не прожили до конца…

– Давай выпьем, – предложила Фредерика. – Хотя толку от этого виски никакого…

Виски не действовал. Ни на меня, ни на нее. Может, и прав был официант, предлагая нам взять бутылку.

– Что ты будешь делать, когда вернешься домой? – спросил я только для того, чтобы что-то спросить.

– Знаешь, почему я не курю? – внезапно ожесточенно сказала Фредерика. – Потому что надо выходить на улицу, в специально отведенные места… А я не хочу никуда выходить. Я хочу курить здесь и сейчас. Хотя бы для того, что иметь время для ответа на твой вопрос.

И я вновь поймал себя на мысли: как все, что говорила и делала Фредерика, было созвучно всему, что говорил и делал я.

Задумчивая, взбалмошная, трогательная, со слезами и без слез, и такая, как в эту минуту, – вспыльчивая, не пытающаяся владеть собой, – она с каждой минутой становилась все больше и больше необходима мне. Необходима, как глоток чистого воздуха на промытых дождем люксембургских улицах, подаренных мне Фредерикой. И этот вошедший в мое сердце город в одно мгновение оказался разоренным, обезличенным и совершенно ненужным без нее…

– У меня дома можно курить где угодно. На балконе, в комнате, на кухне. Правда, я не курю, но это не важно. На балконе два плетенных кресла, столик, кофейник, магнитофон с джазовыми композициями, – говорила Фредерика, не замечая наполнявших ее слез. – А с балкона потрясающий вид на город. Особенно по утрам…

Она брала щипцами кубики льда и машинально опускала в свой стакан. Один, третий, пятый, седьмой кубик…

Подняла заполненный льдом стакан и, глядя мимо меня, сказала:

– Я вернусь домой и буду учиться жить без тебя…

В номере мы не разбирали постель. Нам казалось невозможным то, что так легко и непринужденно случилось прошлой ночью, – мы лежали поверх покрывала на подоткнутых рядом подушках и молчали.

Нам было необходимо многое сказать друг другу. И в тоже время обреченность наших отношений делала бессмысленными любые слова…

Я не знаю, о чем думала она. О том, что никогда не сможет вернуться в Люксембург, потому что была счастлива в нем со мной? О том, что я привязан пуповиной к своей неустроенной, равнодушной ко всему на свете родине, детям, близким, памяти тех, кого потерял и кого мне еще предстоит потерять, тысячам и тысячам проблем, которые невозможно отсечь одним взмахом руки?..

А может, этой второй и последней нашей ночью, прислонившись к моему плечу, она уже училась жить без меня. Я не знаю, о чем думала она. Я знаю, что мы думали об одном и том же. Она – по-своему, я – по-своему. Но об одном и том же…

Я резко повернулся к Фредерике, прижал ее к себе и зарылся в ее волосах.

Она обвила меня руками и стала исступленно целовать, горячо шепча незнакомые, не требующие перевода слова.

Так мы и заснули в ту ночь. Я и мой ангел. Как засыпают все: счастливые и несчастливые, благополучные и одинокие, вспыльчивые и уравновешенные…

Нам были необходимы эти несколько часов прикосновения, и сон, который мы видели, был сном на двоих: мы куда-то ехали по залитому вечерним светом шоссе, и нам было совершенно все равно, куда… А по обочинам шоссе горели свечи в алюминиевых плошках.

– Вот видишь, – говорила Фредерика, – скоро мы все будем вместе…

– Мы умерли? – спрашивал я.

– Ну что ты, – отвечала она, – мы бессмертны. И мы, и они.

Когда я проснулся, Фредерики в номере не было.

На столе лежала записка.

«И не надейся, я никуда не уехала. Вот-вот буду. Душ налево по коридору. Фредерика, августейшая фрейлина Вашего двора».

Я несколько раз перечитал записку, посмотрел сквозь нее на солнце и окончательно для себя самого решил, что мы не расстанемся никогда.

За окном стояло неправдоподобное для поздней осени ликующее утро, безгранично царствовавшее в небе солнце рассеивало следы вчерашней хмари, и эти ярко-опаловые краски наполняли меня уверенностью в том, что я родился счастливым человеком. И потребовалось всего лишь сорок семь лет для осознания этого бесспорного факта.

Раздался телефонный звонок.

– Месье, – сказала Фредерика, – между прочим, нам полагается бесплатный завтрак в ресторане. Но бесплатным он будет еще тридцать минут. Не желаете ли присоединиться?

Я спустился в ресторан.

– Здравствуй, – сказал я, присаживаясь за столик. – Ты видела, какое сегодня солнце?

– Я видела его утром, с моста. Оно поднималось над долиной.

– Значит, ты так и не спала?

– Спала. Мне снилось шоссе…

– По которому мы ехали вдвоем…

Она вздрогнула.

– И нам было совершенно все равно, куда ехать…

– А так бывает? Чтобы было все равно, куда? – вымученно спросила она.

– Бывает, – растерянно произнес я. – В отдельных случаях… А ты знаешь, что я люблю тебя?