Нина Шнирман - Счастливая девочка (повесть-воспоминание)

Дома со мной происходит что-то странное. Обычно, когда я очень сильно сержусь, я очень быстро перестаю сердиться, но ещё какое-то время в груди жарко и сердце колотится. А сейчас я чувствую какое-то необычное бешенство — в груди у меня не жарко, сердце бьётся, как обычно, я спокойно раздеваюсь в прихожей, чувствую, что я в бешенстве, что у меня «костяное лицо», и с этим «костяным лицом» я вхожу в нашу комнату. Бабушка сразу кладёт руки себе на грудь, говорит и волнуется:

— Деточка, милая, ну как же так? Мы тебя уже три часа ждём! — Я смотрю на Бабушку и ничего ей не отвечаю. У неё вдруг меняется лицо, и она говорит: — Ты в два часа последний раз ела, садись скорей, вот твой ужин, а чай я сейчас подогрею!

— Спасибо, Бабушка, я не хочу есть! — Это мне подсказывает моё бешенство. Потом я делаю совсем удивительную вещь. Я подхожу к корзинке, на которой спала Эллочка, когда мы только что приехали в эвакуацию, не раздеваясь на ночь, ложусь на неё лицом к стене и складываюсь в калачик, потому что я длиннее этой корзинки. Сразу кто-то под голову подкладывает мне подушку, кто-то что-то подкладывает под ноги, и меня прикрывают одеялом! Я закрываю глаза.

Открываю глаза — в комнате светло, очень светло! Я сажусь, вижу, что я спала на корзинке, сразу вспоминаю, почему я на ней спала, оглядываюсь — я в комнате одна. Около корзинки стоит стул, на нём стакан чая и тарелочка с куском хлеба — сразу видно, что хлеба больше, чем обычно. Все разошлись, это понятно. Мама на работе, Элка в школе, Бабушка с Анночкой в магазине в очереди стоят или гуляют. Но вот у меня что-то не так! Совсем не так, как всегда! Я отламываю небольшой кусочек хлеба, жую его и запиваю чаем — чай мне кажется слаще обычного, но что-то мне очень мешает, что-то очень неприятное и нехорошее! Я откидываюсь на подушку и пытаюсь понять, что не так, что мне мешает? И понимаю: у меня болит голова. Очень сильно болит голова! А голова у меня никогда ещё не болела. А сейчас болит так сильно, что даже трудно терпеть! Ага, трудно терпеть, думаю я, долго я этого не вытерплю и… скоро умру! Значит, я сейчас умираю! Ну вот, теперь я вам отомщу за все, что вы вчера со мной сделали! Тут я так обрадовалась, что даже захохотала. Но оказывается, что, когда ты умираешь, хохотать нельзя — голова у меня чуть не треснула! И я стала просто думать и представлять. Вы будете рыдать и рыдать! Вы вспомните, как делали мне «костяные лица»! «Где твое пальто-о-о?.. Бессовестные, глупые дети!.. Это прошлогодняя гниль!!!»

Я подскакиваю на кровати, откусываю кусок хлеба, запиваю чаем, откидываюсь на подушку, у меня болит голова, я умираю, но я так рада, что отомщу! Это будет СТРАШНАЯ МЕСТЬ! Вы будете рыдать и вспоминать, как больно тащили меня за руку… «Мы два часа искали вас по всему Уралмашу… Это прошлогодняя гниль, а не зелёная трава… Мы тебя уже три часа ждём… Где твое пальто-о-о?..»

Я стала потихоньку есть хлеб, запивать его чаем и представлять себе, как всё это будет. Значит, я умерла! Привели серую лошадку с телегой, меня положили на телегу и закрыли до лица одеялом. Бабушка обязательно закроет меня одеялом, которое она сшила из лоскутков, — она знает, что я его очень люблю. Анночку с Эллочкой оставим дома — они не виноваты! Мамочка возьмёт меня за руку с одной стороны, а Бабушка с другой. Лошадка медленно пойдёт по двору, и медленно за ней будет ехать телега. А Мама с Бабушкой — как они будут рыдать! Бабушка одной рукой будет держать мою руку, а другой закроет своё лицо, и слёзы потекут между пальцами на землю. Мамочка одной рукой будет так нежно держать мою руку, а лицо она не закроет рукой, и слёзы будут литься на подбородок, на грудь, и она не будет их вытирать своим носовым платком!

А я буду лежать в телеге и смотреть в небо такими печальными-печальными глазами, потому что я не хочу хорониться с закрытыми глазами, я хочу хорониться с открытыми!

Я допила последний глоток чая и откинулась на подушку.

Лежу, и мне очень хорошо! Ни о чём больше не думаю, а просто лежу, и мне хорошо! И вдруг думаю: а почему мне так хорошо? Думаю-думаю и понимаю: у меня голова больше не болит. Совсем не болит! И мне очень хорошо! Я оглядываю комнату — она вся в солнце! Значит, если у меня не болит голова, я не умираю?! Конечно, я не умираю, если мне так хорошо! А если я не умираю, зачем я валяюсь в кровати? Я быстро вскакиваю, одеваться мне не надо, я вчера не раздевалась, хватаю Элкину старую кофточку — она валяется на её топчане, — открываю окно — Бабушка вчера утром его расклеила — и вылезаю на улицу. А на улице нет ничего кроме солнца, весь тротуар в солнце, поворачиваюсь к дому — он весь в солнце, такой яркий, что смотреть трудно. Поворачиваюсь обратно — весь сквер и «Мадрид» сияют под солнцем!

Из ворот Уралмаша выезжает паровоз, он тоже весь блестит под солнцем и гудит!

Я стою со скрипкой под мышкой около окна между этажами. До начала «концерта» осталось пятнадцать минут, я уже настроила скрипку, потом её ещё подстрою — начало концерта ровно в двенадцать часов, а я выступаю первая. Вообще-то это никакой не концерт, а просто годовой экзамен струнников. Но они пригласили на этот экзамен своего любимого Столярского и назвали это «концерт»! Пускай — мне всё равно!

Подходит Елена Григорьевна и спрашивает меня:

— Волнуешься?

— Нет, — говорю, а сама удивляюсь: почему я должна волноваться? Елена Григорьевна смеётся, а я спрашиваю: — Сколько сейчас времени?

— Без пяти двенадцать, — отвечает Елена Григорьевна.

— Столярский приехал? — спрашиваю я, потому что Мамочка говорит, что человек должен прийти, если назначено время, ну уж никак не позднее чем за пять минут. Лучше прийти чуть раньше, чем чуть позднее, — это нам с Элкой объясняла Мама, когда я пошла в музыкальную школу. Она сказала: «Если вам назначено время прихода, не важно где и с кем вы встречаетесь, «носом кровь», но вы должны прийти или абсолютно точно, или чуть раньше! Потому что опоздание — это очень большое неуважение к людям!» Она объяснила, что не нужно, чтобы носом шла кровь, потому что у Эллочки она иногда идёт, а это просто такое выражение, оно означает, что человек должен всё-всё-всё сделать из последних сил, но не опоздать. «И вообще, — сказала Мамочка, — это касается любых обещаний. Если ты что-то кому-то обещал, ты обязан это выполнить!»

— Нет, Столярский ещё не приехал, но скоро приедет! — говорит Елена Григорьевна и уходит в зал.

Я стою около окна, смотрю в окно и думаю: зачем они позвали Столярского, он такой пожилой, пьёт лекарства, и, по-моему, ему совсем неинтересно нас слушать. На улице солнце, хорошая погода, ведь сейчас конец мая! Я стою, и мне становится немножко скучно, но я не могу отсюда отойти, так сказала Елена Григорьевна, потому что я «открываю концерт»! Тогда я поднимаюсь в зал и смотрю на часы — двадцать минут первого. Елена Григорьевна машет мне рукой и улыбается. Я иду к своему окну и думаю: вот, значит, как ты нас уважаешь?! Опоздал уже на двадцать минут!