Нина Шнирман - Счастливая девочка (повесть-воспоминание)

В голове у меня совсем пусто, мне очень скучно. Подходит Елена Григорьевна и спрашивает:

— Нинуша, ты не устала?

— Нет, — говорю, — а сколько сейчас времени?

— Сейчас без четверти час, но я уверена, что он вот-вот приедет и ты выйдешь на сцену, — говорит Елена Григорьевна и прибавляет: — А ты не стой на одном месте, это утомительно. Ты здесь походи!

Я киваю головой, она уходит в зал, а я остаюсь у окна. Со мной происходит что-то странное — я не сержусь, не прихожу в бешенство, а чувствую какое-то удивительное удивление. Я думаю: как может взрослый, пожилой человек не уважать целую музыкальную школу? Ведь его же кто-то воспитывал и, наверное, объяснял ему то, что нам объяснила Мама?

Начинается какой-то шум, слышны голоса, кто-то бегает по лестнице. Ко мне бежит Елена Григорьевна. Она улыбается, радуется и зовёт меня:

— Нинуша, Столярский приехал! Твой выход!

Я вхожу в зал и смотрю на часы — на часах ровно один час! Он опоздал на целый час! Я иду по проходу, в зале довольно много народа, в третьем ряду сидят те, кто принимает у нас экзамен, все довольные, весёлые. И тут я понимаю, что я не позволю так себя не уважать! Нет! Я сейчас выскажу свое отношение к Столярскому, ещё не знаю как, но я накажу его за это опоздание и за его неуважение ко мне!

Я поднимаюсь на сцену, я ещё не знаю, что сделаю, но точно знаю, что что-то сделаю. У меня начинает сильно стучать сердце, наверное, оттого, что я очень сильно думаю. Меня объявили, я подхожу к роялю и вдруг понимаю и знаю, что я сделаю! Я смотрю на женщину, которая сидит за роялем, она улыбается и начинает играть вступление. Я стою боком к залу, скрипку не поднимаю, вступление кончается, но я не поднимаю скрипку. У женщины за роялем испуганное лицо, она перестаёт играть. Тогда я поворачиваюсь лицом к залу, ищу в третьем ряду Столярского, но, наверное, оттого что у меня так сильно стучит сердце, я не могу его найти. И тут я понимаю: это не важно — посмотреть ему в глаза, а важно то, что я сейчас сделаю! Я медленно поворачиваюсь и ухожу со сцены с опущенной скрипкой. В зале так тихо, что слышно, как тихонько стучат мои туфли. Я становлюсь на прежнее место у окна, потому что знаю: сейчас прибежит Елена Григорьевна. И она быстро прибегает, у неё расстроенное и удивленное лицо.

— Нинушенька! — Кажется, что она даже испугалась. — Почему ты не стала играть?! Почему ты ушла?

— Потому что он опоздал на целый час — он нас не уважает, — говорю я спокойно. — И я не буду ему играть!

У Елены Григорьевны огорченное лицо, но она говорит мне ласково:

— Ты, наверное, очень устала! Иди домой, детка! — Я улыбаюсь ей и иду вниз. — Но тебе теперь четвёрку поставят, — говорит она мне вслед.

Я киваю головой — мол, пусть ставят!

Дома Бабушка одна. Мама на работе, у Элки в общеобразовательной кончились занятия, экзамен по роялю у них отдельно, и они с Анкой гуляют. Я всё рассказываю Бабушке. Она прижимает руки к щекам, долго качается и качает головой, потом говорит:

— Деточка! Деточка, ну разве можно так?! Ведь ты даже не знаешь причины его опоздания!

Тут у меня от удивления даже рот раскрылся.

— А какая может быть причина у опоздания? — Я так возмущаюсь, что начинаю говорить очень громко: — Бабушка, если человек что-то обещал, то он, носом кровь, должен это выполнить! Столярский опоздал на час — значит, он нас совершенно не уважает!

— Ну, деточка, ведь он старый, больной человек, мало ли что могло произойти?

— Да при чём тут «старый и больной»? — возмущаюсь я. — Раз ты обещал — не важно, старый ты или больной, — ты должен это выполнить!

— Нет, деточка, — говорит Бабушка, — ты не права, то, что он старый и больной, безусловно его извиняет! Вот ты подумай над этим, подумай — и ты со мной согласишься.

Я иду в нашу комнату, подхожу к окну и начинаю вспоминать всё, как было, и думать. Я люблю думать у окна! Я вспоминаю всё с самого начала, вспоминаю, что нам говорила Мама, вспоминаю, как он опоздал, как я ушла со сцены. Я думаю, думаю и решаю: с Бабушкой я не согласна!

А с собой — согласна!

— Деточка, ну нельзя так! — Бабушка говорит и качает головой. — Ты у меня сегодня пятый раз спрашиваешь, я же тебе вчера сказала: мы поедем в августе!

— Чего ты к Бабушке пристаёшь, — сердится Элка, — каждый день по двадцать раз спрашиваешь!

— И я тоже спрашиваю, — говорит Анночка.

Элка не обращает на Анночку внимания, делает тонкие глаза и спрашивает меня неприятным голосом:

— А тебе что, здесь плохо? Ты же говорила, что тебе здесь очень хорошо и ты даже Москву не вспоминаешь!

— Мне здесь хорошо, — говорю, — но, когда Мамочка сказала, что мы скоро поедем домой, я сразу стала всё вспоминать, ведь я же всё помню, и мне очень-очень захотелось к себе домой!

Элка отвернулась и молчит, я тоже молчу.

— Ну, мы с Анночкой пошли гулять, — сообщает нам Бабушка. — А ты, деточка, — это она мне, — ты с нами не пойдёшь?

— Я к вам приду потом, — говорю.

Мы с Элкой сидим и молчим. Уже долго молчим — мне трудно так долго молчать. Эллочка поворачивается, у неё такое странное лицо — грустное и волнующееся! Она то смотрит на меня, то опускает голову вниз. И вдруг спрашивает:

— А как ты себе представляешь наш дом, нашу квартиру?

Я очень удивляюсь, но отвечаю:

— Я всё помню: комод, на нём китайская лампа для ночи, не совсем круглое зеркало, большая раковина, люстра на потолке, детский телефон у тебя над кроватью, стенной шкаф, Бабушкина кровать…

— А теперь представь себе, — перебивает меня Элка, — что все вот эти красивые вещи, которые ты так любишь, стали маленькими и невзрачными!

— Невзра… что? — переспрашиваю я, но в груди у меня уже что-то нехорошее.

— Ну, просто, — объясняет Эллочка, — стали маленькими и некрасивыми!

Я смотрю Элке прямо в глаза и говорю ей очень твёрдо:

— Этого не может быть! — Мне очень не нравится то, что сказала Эллочка, и я хочу её убедить, что это «ерунда и глупости», как она очень любит говорить.

— Очень даже может быть, — говорит Эллочка ещё печальнее.

Я вдруг так сержусь, что мне очень хочется сказать Элке, что она дура! Но тут я вспоминаю своё волшебство, наклоняю голову и говорю себе: «Нинуша, сядь!» И начинаю быстро-быстро и сильно думать. И придумала!

— Эллочка, — говорю я очень спокойно, — а как же все эти вещи могут стать «маленькими»? Кто сделает маленькими комод, шкаф, зеркало, китайскую лампу для ночи? Кто это сделает?

— Нинуша! — Я вздрагиваю, потому что она очень редко меня так называет. — Не вещи стали маленькими, а мы выросли!

Какой ужас — мы выросли, думаю я, и теперь все, что я так любила, станет маленьким и некрасивым! Мне хочется плакать, но плакать стыдно, и я говорю себе: не смей плакать!