Мария Свешникова - Бимайн. Тариф на безлимитное счастье

Мой плюшевый мир оказался сотканным из синтетики. И стирка рекомендовалась бережная, мой же язык словами-отбеливателями менял цветовую гамму. На уныло серую, тем серее, тем мрачнее, тем нестерпимее. Нестерпимым отсутствием электричества и звука. Наедине с жестоким прибоем.

Утро выдалось прекрасное. Мы проснулись слегка обгоревшими. Нас тошнило от голода и страха. Все кружилось, кажется, это называется психогенное головокружение.

– Прежде чем выдвинуться в путь, предлагаю найти что-нибудь поесть.

Именно эта природная особенность наших организмов заставила двинуться вглубь.

– Моего прадеда в середине 1942-го взяли в плен, так вот – им выдавали по куску хлеба на день, большинство делили кусок на крошки и постоянно подкреплялись, прадедушка же сразу съедал кусок. Этим он сохранил жизнь, – начала я грустный рассказ.

Если бы в руках была ручка и лист бумаги, я написала бы самые честные в мире стихи, посвятила бы жизни сотни песен, но все, что было со мной – холод от жары и мысли.

Аня увидела дерево с желтыми фруктами, похожими на манго, и бросилась к ним, как коммунист к мавзолею.

– Бери сразу два, – приказала я Ане, наши с ней цинизмы явно поменялись ролями.

– Тебе тоже?

– Нет, вторую – для судмедэкспертизы.

Так мы провели целый день. Лизали фрукт и дальше ждали час, если были живы – то ели. Сильные яды действуют в течение часа – вспоминали мы курс биологии. Кислота фруктов нас не пугала.

Так мы провели полдня. И пошли дальше.

Пляж казался бесконечным, мы брели по нему, пытаясь не думать о том, что это наш медовый месяц.

Мы избегали разговоров о Марате и Алеке. Не зная, живы они или нет, мы боялись произнести и слово, каждая в тайне и молчании переживая возможность этой утраты. Мы гнали от себя мысли скоростью ветра, света и даже тьмы, мы пронизывали оптимизмом каждую измученную клеточку нашего тела, в сотый, а то и миллионный раз оценивая сложности и странности жизни. Мы кричали на Бога и просили пощады. Мы молились и гневались, каждая сама про себя. Мы ели эти фрукты, готовые отдать за этот голод душу, мы пили воду из маленьких рек, не думая о загрязнениях. Да, что там скрывать, мы познавали смысл жизни! Аня сто раз сменила свое привычное «Для чего?» на «За что?».

Основной особенностью этих дней была прозаичность бытия, как, например: то каким листом можно подтереться (Аня проверила на себе, что некоторые оставляли ожоги), то какими ветками сделать подстил для сна, чтобы не принести в постель логово тропических мошек (когда все мое тело было равномерно покрыто укусами, я смирилась – тараканы кажутся мне самыми безобидными существами), тошнота по утру от местной воды и еды (к беременности мы готовы).

Последним познанием мы с Аней занимались, так сказать, в унисон.

Но были и плюсы: мы шли голышом к каждый раз неясному месту назначения, без страха и стыда загорая топлес, стирали белье и не копошились в гардеробе, решая, что надеть.

– Помнишь, я когда-то говорила тебе, что мечтаю об отсутствии мобильного телефона, тишине и природе?

Аня удивилась такому моему вопросу.

– И?

– Я забираю все слова обратно.

Я боялась говорить вслух, но чувствовала всем телом, что Романович жив, так еще и в целости и сохранности. Пьет мартини в посольстве.

Любовь, голод, страсть, гурманство, влюбленность – смещенные центры внимания. И этот голод. Нечеловеческий чувственный голод. Когда нет – не боль, а скорее чувство первичной благодати закрадывается в душе. И, о боже, как же страшно, черт подери, ему отдаться. Каждая про себя пыталась решить, какой же голод, физический или душевный, сильнее. И обе склонялись ко второму. Мы слишком любили своих мужчин, именно их, уже не свою любовь к ним, а именно людей, чье счастье было отныне залогом нашего здорового бытия. Хотя был шанс, что в страхе одиночества любовь просто приобретала гиперболизированное значение.

Спустя еще полтора дня пути мы услышали песнопения метрах в ста пятидесяти от нас. Мы ринулись бежать навстречу, но моя жизненная прагматичность заставила сделать шаги более плавными, мягкими и еле слышными. Пока каждая из нас пластично пробиралась сквозь кусты, нечто страшное, тем, что неожиданное, но русское по интонации в голосе, и тем родное, окликнуло нас: «Эй».

Это нечто было истинно московским. В кепке Dsquared, штанах Richmond и фиолетовой лоснящейся от пота рубашке. Нашли, в каких обстоятельствах выеживаться.

Аня высокомерно окинула трех ребят, сидящих в ужасе на траве. Точнее, ужаса в их глазах не было, ужасом все наделяла Аня, видя последователей фильма «Хостел» даже в божьих коровках.

Однако из-за ее взгляда ситуация нагнеталась. Аня терпеть не могла rnb’шников, она посещала только хаус-вечеринки, и в те дни, когда она путала даты и попадала в места скопления дольчегаббановской молодежи, она церемонно садилась в свою машину, презрительно оглядывая такси, на которых подъезжали окружающие. Это была некоторая броня, которая защищала ее от факта, что ей уже не шестнадцать.

Ребята, сидящие так одиноко и так вальяжно, были больным ударом по Аниному уязвленному событиями миру. За спиной каждого из этих молодых людей она видела по восемнадцатилетней кукле, этих кукол, она была уверена, встреченные нами русские снимают каждую ночь.

Да, безумное количество мыслей пробегает в голове женщины за минуту, а то и меньше.

– Russian? – спросила Аня, уже знающая, что штаны Richmond в тропиках будет носить только московский мажор.

– Indarnb.ru, – ответил самый светленький молодой человек лет двадцати двух в ярко-розовой рубашке.

Вэвэвэ точка ру. Вэавэвэ точка ру. Вэвэвэ ТОЧКА РУ. РУ.

– Очень приятно, ассистент продюсера, компания «Dust Production»! – начала Аня свою грозную речь. – Визитками меняться будем или на слово поверим?

Аня села на песок. В секунду к ней вернулось привычное понимание, что нельзя ссориться с людьми не познакомившись, хотя бы потому, что они могут оказаться полезны. Учитывая, что у нас не было даже лифчиков, вариант обзавестись хотя бы одними diesel’евскими штанами на двоих радовал безумно.

– Слушай, а может, не будем с ними разговаривать, сейчас они скажут, что в той стороне ничего не осталось, и мы все сдохнем, и я сразу на месте двинусь? – спросила я Аню.

Я знала точно, что новичкам везет и что истинное счастье – в неведении.

– По идее сюда завтра были должны приехать наши клиенты, которым мы организовывали вечеринку, – сказал один из трио, как оказалось, Дима, на его шее висели два фотоаппарата, из чего мы сделали вывод, что он фотограф. Рассказы о том, как он умудрился спасти сумку с объективами вместо большей части еды, потрясали всех. И держали его не тронутым только из возможности потом продать сделанные фотографии и поделить прибыль поровну.