Анатолий Трушкин - О вечном: о любви, о воровстве, о пьянстве...

– ( Кричит. ) Я здесь, доктор!

– А-а-а! Вот что-то такое, да, да, да. Вы перестаньте это – исчезать, появляться. Стойте на месте.

– Я стою. Что со мной, доктор?

– Рот откройте.

– А-а-а-а-а!

– Так. Завещание написали?

– Как завещание? А что со мной, доктор?

– Вот скажите, Сидоров. Говорят, что здоровье не купишь. Вы согласны?

– Я согласен.

– Хорошо, так и запишем. «Плохо схватывает чужую мысль». А что у вас с ногой?

– А что у меня с ногой?

– Зачем вы ее к лицу прижали?

– Это рука.

– Это у вас рука?! Вон оно что...

– Что? Что, доктор, «что»? Что «вон оно что»? Оно – это что, доктор?

– А вот говорят: здоровье не купишь...

– Вы уже спрашивали, доктор, наверное, забыли.

– Та-ак. Запишем: «Считает себя умнее других». А вот ответьте еще на такой вопрос. Говорят: здоровье не купишь...

– Я согласен!

– Та-ак. «Не понимает, о чем с ним говорят».

– Доктор, это вы про меня?

– «Часто переспрашивает». Ночами спите?

– Сплю.

– «Спит ночами». Вон оно что. Тогда последний вопрос. Вот говорят: здоровье не купишь...

– Я согласен.

– Та-ак. «Видимо, необратимые изменения в мозгу. Лечение бесполезно».

– Как бесполезно? Доктор, как бесполезно?

– А где он? Сидоров!

– Я здесь.

– Исчез опять. В таком случае я умываю руки. Сестра, позвоните в морг, вызовите машину, может, он вернется.

– Я здесь, доктор, мне плохо.

– А-а-а! Вот что-то такое, да, да, да... Есть здесь кто-нибудь?

– Есть, есть!

– Сидоров?

– Сидоров, Сидоров! Доктор, ради бога, что со мной?

– Положение ваше безнадежное, выхода практически нет. Единственное, что...

– Что?! Что, доктор, что?!

– Вот говорят: здоровье не купишь.

– Я согласен!

– Та-ак. «Порча. Сглаз. Хронический идиотизм».

– Я понял, доктор.

– Та-ак. «Временами проблески сознания».

– Я понял! Купишь. Вот, доктор, возьмите. Вот еще, больше нету.

– Та-ак. «Потеря памяти».

– Извините, доктор, вот еще. Всё! Честное слово.

– Откройте рот.

– А-а-а-а!

– Так вы здоровы! В боку колет?

– Нет, нет, все прошло.

– Вы где, Сидоров?

– Нигде! Везде, только не здесь.

В гримерную, только что раскланявшись с публикой, входят трагик Орлов и комик Мухин.

Мухин смотрит на приятеля восхищенными глазами; восхищение таково, что в нем тонет даже зависть.

– Ну, Петр! Ну, ты махина! Такой успех!

– Обычный, – скромничает Орлов.

– Так достоверно сыграть! – восклицает Мухин. – Как будто ты всю жизнь был продавцом. Ей-богу, я в очереди стою, знаю, что на сцене, а на тебя взгляну, думаю: сейчас обвесит!

Орлов продолжает скромничать:

– Вжился в образ. Главное – вжиться. Было бы где подсмотреть. У меня шурин – продавец, две судимости; сосед – продавец, еще не вышел; сам каждый день по магазинам. Вот и весь секрет.

– Не-ет, – льстит Мухин. – А как же Отелло? До сих пор говорят о твоем Отелло. Я играл статую во дворце, а помню: ты близко подойдешь, у меня мурашки по коже, думаю: сейчас задушит. Женщины в первых рядах сидели, за шею держались.

– Ну, да, – вяло соглашается Орлов, – неплохой был спектаклишко. – Да то же самое – вжился. В доме напротив жил эфиоп, в школе у нас один парень... мать его родила после Фестиваля молодежи и студентов в Москве. Тетки родной муж – кочегар, не мылся никогда. Сам бывало... напьешься до чертей. Было где подсмотреть, зацепиться.

– Нет, нет, нет, – не соглашается Мухин, – тут не подсмотреть, тут Бог поцеловал. Вспомни «На дне» Горького. Сатин твой. Так сыграть! Из публики несли деньги, вещи, еду. Где ты мог подсмотреть самое дно жизни?

– Как где? – удивляется в свою очередь Орлов. – У меня зять – учитель, тесть – инженер, дядя – физик-теоретик. Дно же – ни украсть, ни унести.

Мухин машет рукой:

– Это в тебе скромность говорит. Вот ты святого играешь. Я не занят в спектакле, стою за кулисами. Я на тебя смотрю, Петя!.. Верь, не верь – я креститься устал. Публика тебе детей выносит, чтобы ты благословил. Забывают, что они не в храме, а в театре.

– Я тебе еще раз говорю, – бурчит Орлов, – всё можно сыграть и даже святого, если есть где подсмотреть. У меня двоюродный брат в ГИБДД.

– И что? – не понимает Мухин.

– А то! – Орлов почему-то переходит на шепот. – Не берет.

Мухин бледнеет:

– Святой.

– Ну и так по мелочам, – продолжает Орлов. – Сосед верит всему, что в рекламе, детский сад во дворе. Есть за что зацепиться. И хватит об этом.

Оба поворачиваются к зеркалам, начинают снимать грим, затем закуривают. Мухин с наслаждением затягивается дымом, говорит:

– Вроде главный пьесу новую взял для постановки. Не слыхал?

– Взял.

– Роли не распределял?

– Распределял.

– Мне есть?

– Есть.

– Серьезно?! Кого?

– Олигарха.

– Как же я его подсмотрю?

– Запишись на прием.

– Разве что так... А тебе что предложил?

– Пенсионера... Такой жизнерадостный, веселый человек, всем очень доволен, не знает только, кого благодарить.

– Представляю, как ты сыграешь!

– Я отказался.

– Почему?

– Почему?.. А ты не знаешь почему?! – Трагик наливается кровью. – А где подсмотреть? За что зацепиться? Как вжиться-то?!

Мухин смотрит на приятеля в оторопи, беззвучно шевелит губами, часто моргает.

Жизнь пошла!.. Все выгадывают – и чужие, и свои. За так никто ничего не сделает.

Хоть с женой у меня нормально. Да и то чего-то... Вечером вчера спать легли, только я... она говорит:

– Двести рублей.

У меня внутри всё так и оборвалось.

– Как?!

– Так. Деньги вперед.

Я говорю:

– С чего вдруг?.. Сколько лет бесплатно.

Она:

– Про бесплатно забудь, не та жизнь пошла. Сейчас за что ни возьмись, всё дорого, а вчера еще... резко подскочили цены на энергоносители.

Я говорю:

– Но мы же свои.

Она говорит:

– Где есть свои, там могут объявиться и чужие.

И я умылся. Думаю: «Вот они, рыночные отношения, – дождались».

Ночью она забылась и со сна рукой...

Тогда я в мертвой тишине мертвым голосом говорю:

– Триста сорок.

Мигом с нее сон слетел.

– Что – триста сорок?

– Долларов.

Она улыбается... как перед расстрелом.

– С чего вдруг доллары? – спрашивает. – Когда вещь-то рублевая.

– С того, – говорю, – и доллары, что рубль постоянно падает.

В общем, начали торговаться. Я говорю:

– Триста долларов.

Она:

– Пять рублей.

Я:

– Двести долларов.

Она:

– Пять рублей.

Сошлись под утро... где-то... на пяти рублях. А уже вставать пора.

Встал. Думаю: чего я на бартер-то не пошел? Видно, побоялся прогадать.

Не знаю, куда придем мы все, какие сегодня к вечеру будут цены. Если еще раз на энергоносители скакнут – вообще можно стать инвалидом.