Глеб Шульпяков - Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник

Во-вторых, сами глаза глубоко посаженные и темные. Сросшиеся, в-третьих, брови (и заостренные уши). И, в-четвертых, один необрезанный ноготь – для быстрого рассечения яремной вены.

...Город пересекают бульвары, пробитые в Бухаресте на манер парижских. На бульвары нанизаны, как брелоки, площади с круговыми развязками и лесом светофоров. На парапетах просят милостыню калеки. Проходя мимо, я поражаюсь их артистичности – как ловко манипулируют они культями. Горбатый, безрукий, безногий. Последним в ряду сидит человек, у которого нет головы. Я прихожу в дикий восторг.

«Да, но этого не может быть!» – сопротивляется разум.

Это нищий просто натянул куртку на голову и спит – с протянутой ладонью.

В начале XX века Бухарест называли Парижем Востока. Этот самый «Париж» начинается к югу от проспекта Победы, в районе площадей Революции и Энеску. Королевский дворец, румынский зал «Атенеум» – один из лучших европейских филармонических оркестров играет именно в этом театре. «Хилтон», бывшая резиденция шпионов всех разведок. И университетская библиотека.

Здания, отстроенные в неоклассическом стиле, напирают друг на друга, как мебель в антикварной лавке. Я был здесь поздно вечером – удивительное зрелище! Пустые мраморные лестницы, гулкие колоннады и портики – как декорации некогда успешного, а ныне снятого с репертуара спектакля. Так оно, в сущности, и есть.

Второй город внутри города – усадебные кварталы. В конце XIX века в Бухарест стали переезжать разбогатевшие помещики из провинции. Но строились в городе по-деревенски, в стиле загородных резиденций. Роскошных усадеб и элегантных вилл в балканском стиле – а позже и в стиле модерн – невероятно много в районе улочки Donici. Это один из самых уютных, домашних кварталов Бухареста. Что подтверждают посольства «супердержав» – и рестораны с террасами в зарослях можжевельника.

Многие виллы катастрофически запущены и разрушаются, поскольку после революции 1989 года дома вернули потомкам владельцев, но у тех нет денег на поддержание. И домики тихо ветшают. Глядя на стены, покрытые трещинами, замшелые валуны фундамента, расколотые вазоны и балюстрады, – понимаешь, насколько модерну к лицу такой вот естественный декаданс.

И что нигде, кроме Бухареста, такого уже не увидишь, разве что в Тбилиси.

Третий город внутри Бухареста – застройка эпохи тридцатых годов, функционализм и баухаус. Эти стили представлены в Бухаресте до оторопи обильно, как будто попал в архитектурный музей, который почему-то вынесли под открытое небо. Что опять же объясняется просто. Те самые помещики, перебравшись в столицу, посылали детей на учебу в Германию, где как раз начиналась новая архитектура. После чего на улицах Бухареста выросли десятиэтажные втулки и лежачие параллелепипеды. Стеклянные многогранники и призмы.

Нигде, кроме Бухареста, такого разнообразия я не видел, разве что в Тель-Авиве.

И четвертый город, который захочешь – не пройдешь мимо. Это советские кварталы эпохи Чаушеску. Гигантские площади, совершенно ташкентские фонтаны по центру (диктаторы любят фонтаны). Бульвары, утыканные билдингами из ракушечника.

Ну и парламент, кафкианский замок. Логово Дракулы.

В профиль здание похоже на сфинкса без головы, поскольку стройку не завершили и крыша осталась в урезанном виде. Это самое большое по площади сооружение Европы – и второе после Пентагона в мире – занимает 330 тысяч квадратных метров. На 12 этажах – 3100 комнат, десятки залов. Один, центральный, покрыт ковром. Вес ковра – 14 тонн. На глубине 20 метров имеется, само собой, бункер – диктаторы любят бункеры. Полностью иллюминированный, при Чаушеску парламент съедал все электричество Бухареста за четыре часа. Но диктатора это не интересовало.

«Дракулу XX века» вообще не заботила реакция внешнего мира. В отличие от прочих советских вассалов, этот вел себя непредсказуемо, вольно. Будучи другом СССР, высказался против рейда на Прагу, за что был отлучен от советской кормушки. Стал «играть» с Западом, но быстро влез в долги. Решил разом все выплатить – и выплатил! После чего в моде стал анекдот:

«– Ты слышал? У нас больше нет долгов.

– Как, и этого тоже?»

Судя по тому, как суетливо вершился суд – и как быстро приговор привели в исполнение – румыны страшно, судорожно его боялись. И вели себя как нашкодившие троечники. Да, Румыния – маленькая страна, которой правил большой диктатор. И люди до сих пор делят друг друга на пособников и диссидентов. Как это бывает в маленьких странах, те и другие часто менялись ролями, что, разумеется, зафиксировано в охранке.

Но там не спешат оглашать «черные списки».

Вдруг пригодится?

Зимой Венеция – город между землей и небом. Между водой и камнем. Город, который заполняет пустота туманных площадей, причалов. Где воду не отличишь от неба и земля выскальзывает из-под ног.

Начинает свободное плавание.

Зимой в Венеции тишину слышно. Морская утроба города издает звуки – чавкает, икает. Срыгивает и облизывается. Сплевывает. Так, словно пережевывает вечную субстанцию, жвачку. Ту, что поэты иногда называют «временем».

Зимой в Венеции видно идеальную геометрию площади Сан Марко, зал балетного училища. Все остальное время она забита танцорами – туристами. Только зимой в Венеции встретишь настоящих венецианцев. Они носасты и глазасты и одеты в длинные черные пальто, под которыми, уверен, спрятаны крысиные хвосты. Прохаживаясь по улицам, неодобрительно поглядывают. Зима – их время, хозяйское. Мы тут лишние.

Когда я выхожу на палубу, старуха кричит из салона: «Porto!!!» – «Дверь закрой!»

Только зимой в Венеции встретишь настоящие похороны. Мы застали отпевание в соборе Дзаниполо зябким зимним утром.

«Они называют его доктором, он был писатель», – говорит привратник.

Гроб выносят из храма. Венецианская аристократия расходится по барам, чтобы пропустить стаканчик памяти усопшего. И я остаюсь в соборе один. Я вижу картины, одна из них мне нравится особо. Это святой Христофор, перевозчик через реку. Его лицо неуловимо знакомо, кого-то напоминает. И я понимаю, что видел его только что, в толпе провожавших писателя.

Да и остальные жители Венеции тоже здесь, на картинах.

...Гроб заносят на похоронную лодку. Она, украшенная белыми цветами, давно готова и медленно отчаливает в сторону кладбища Сан Микеле. Переодетые в современное платье, дожи и догарессы на секунду умолкают, провожая лодку взглядами. После чего снова принимаются за разговоры. Они пьют и улыбаются, даже шутят. Острят.

Время от времени тревожно поглядывая на канал.

«Туда, куда писатель поканал».