Глеб Шульпяков - Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник

Тенденция закономерна. Коньяк занимает место, достойное собственного качества, уровня. То есть исключительное место. Это, если угодно, черта нашего времени (и не самая худшая). Называть вещи своими именами. Возвращать им подлинное значение.

Коньяк – напиток усложненный и праздный: и по изготовлению, и по манере употребления. Оба эти качества позволительны далеко не каждому. Особенно в нашу эпоху, которая не терпит ни полутонов, ни этой самой праздности. Поэтому коньяк остается напитком «узконаправленным», «для немногих».

Крупные дома, которые «стоят» на массовых продажах категории В.С., по-прежнему утверждают, что коньяк можно сделать «демократичным» и «доступным». Массовым. И дело только за тем, чтобы сменить образ напитка, дать ему современное толкование.

Не знаю.

Возможно, скоро коньяк и в самом деле будут разливать в банки и продавать через автоматы на вечеринках. По большому счету ничего фатального тут нет. От «романа» с коньяком не застрахован никто, и он может начаться «со льдом», в «пластике», и даже – черт его знает! – в банке. Во всяком случае, мой опыт, который стартовал в советскую эпоху с «Белого аиста» и «Слынчева бряга», подсказывает, что все возможно.

Речь о другом. О том, что исключительным, истинным коньякам тоже нужно менять образ. И в данном случае пример гигантов хорош как руководство к действию.

Слишком много лет коньяк рассчитывал на магию слов «французский», «контролируемое наименование по происхождению», «роскошь», «аристократия» и «Старый Свет». Слишком вычурны и старомодны их бутылки и графины. А между тем настоящий коньяк – его цвет, искристость и густота – говорит сам за себя. И не нужно развешивать стеклянные фижмы, чтобы украсить это высказывание. Бутылки лучшего дизайна – а они есть в домах «Шабасс», «Бовэн», «Хайн», «Луи Руайе» – лаконичны и функциональны, как фляжка.

В зарослях ивы приткнулась плоскодонка – уж не знаю чья. Я, балансируя, сел на корму. Отсюда Шаранта виделась в лучшем виде. Широкая и какая-то выпуклая, дымная, она закручивалась под ивами и уносила отражения в сторону заката.

Стоял вечер первого мая. В этот день в Дублине в состав объединенной Европы принимались новые страны. И нобелевский лауреат Шеймас Хини читал оду на великое событие в жизни Старого Света. В оде фигурировал источник с водой жизни, святые холмы и много другой бутафории. Но сам факт – поэт читает оду перед лицом царей Европы – как-то грел сердце.

Значит, все неплохо в лучшем из миров: так, опять же, мне тогда казалось.

Я машинально подергал веревку, и, к моему удивлению, она подалась. Лодку крутануло, подхватило. Она отошла от берега на пару метров, на мгновение замерла.

Как будто не верила, что ее отпустили.

И уж потом тронулась в путь.

Веревка с колышком тащились следом.

Так мы и плыли. Я в чужой лодке, колышек по волнам – мимо домов с красной черепицей. В воздухе пахло дымом и сеном. На сходнях старуха набирала воду и смотрела из-под руки. Одно время мчались на мопедах подростки и что-то кричали.

Но что?

Потом они отстали.

Я выпрыгнул из лодки, когда она проходила под мостом в метре от волнореза. Это случилось уже в Коньяке, ближе к вечеру. Когда совсем стемнело.

Она поплыла дальше, эта плоскодонка. И я долго смотрел ей вслед.

Как она кружилась на воде Шаранты – уверенно, размеренно, красиво.

И уплывала все дальше на запад.

По реке, которая впадает в Бискайский залив, который открывается в океан, который омывает мир – круглый и большой, как коньячная бочка.

Этот очерк сложился на основе дневника, который я вел во время моего путешествия по Камбодже на своем сайте www.shulpyakov.ru. Отсюда и его ежедневная структура, и настоящее время.

«Ромео, люблю тебя! Вернись! Джульетта».

«Эрманно, прости меня, я люблю тебя!»

«Лб. тб., от Лючии».

«Джузеппе+Катарина навсегда!!!»