Ада Самарка - Дьявольский рай. Почти невинна

– Я только переоденусь. – И, схватив свои оливковые шорты, умчался куда-то в бетонную тень, ставшую для меня беспросветной тьмой после слепящего сияния, застлавшего мне глаза в эти счастливые благоуханные минуты.

Не могу сказать, что я отдавала себе полный отчет в своих действиях. Это просто как-то избегало ловушки моего понимания, да я и не стремилась ничего понимать. Был Альхен-мечта, стоящий у истоков моего помешательства, и надо сказать, с ним мы были как раз максимально близки, даже ближе, чем с кем-либо из подруг или родителей. Мы путешествовали в дивных мирах отпущенного с цепи воображения. За последнее время гепардовский призрак, скачущий поперек моих мыслей, даже перестал нести какие-то общепринятые черты своего человеческого облика. У него не было ни лица, ни ног, ни чего-либо еще, что могло бы послужить оправданием его причастности к великому мистическому нечто, зовущемуся Альхен. Мы вообще-то настолько породнились, что, говоря в уме «Альхен», я уже ничего не видела, и создавалась иллюзия, что он просто внутри меня, не как крупица случившегося, застрявшая в памяти ранящим осколком, а как чудо, некое воплощение, творящее со мной именно то, что трепетным обещанием пульсирует сейчас в воздухе.

Но этот, пугающе настоящий, чью материальную подлинность так легко осознать, является передо мной совершенно другим образом, несколько упрощенным этой невероятной человечностью, с какой он стоит, совершенно реальный, посреди других людей, не выделяясь ничем, кроме небывалой мужественной красоты, в которой даже не было достаточно грубости, чтобы заставить меня замереть в смиренном ужасе, ощущая его демоническую власть.

Через пару задумчивых минут наша с ним игра взглядов стала невыносимо горячей, и я отвела глаза. Я мало ориентировалась в этой нездоровой свободе – по ночам ведь все было слишком сокращенно. Что-то новое, настораживающее твердило мне о неизбежной катастрофе. Остатки разума взывали еще раз пожалеть свою девственность. Постепенно в моей распираемой жаром голове вырисовывался смутными обрывками фраз расплывчатый, несколько комичный вопрос: «Мы сделаем это ?»

Нет, нет, мой негаснущий уголек! Когда я упиваюсь твоими ласками одинокими киевскими ночами – это всего лишь падение моих внутренних оболочек, а то, что произойдет сейчас с бесконечно недовольными внешними – дело уже второго плана. Так о каких жертвах речь? Я будто сквозь густой вязкий туман смотрела на этого человека, с болезненной сосредоточенностью ловя и фиксируя каждое его движение. Наивно, о, как наивно я хотела понять, о чем он может сейчас думать.

– Только что ты обломала девушку. Ее компания, когда уходила – чуть ли не за руки ее тянула, но она упиралась, как могла. А потом пришла ты… – произнес он, быстрым движением накидывая на плечо рюкзак.

Мы начали двигаться к лестнице. Мой взгляд холодным лезвием метнулся к негодующему созданию, оставленному на поблекшем участке, где только что слепило глаза и грело душу это демоническое существо.

– Она еще на что-то рассчитывала, но ты обломала ее. Ты победила. Цени смысл этого драгоценного слова – твоя первая женская победа.

– А разве могло быть иначе? – Я уютно пожала плечами и попутно содрогнулась, заметив розового грозного гиппопотама в панамке на расплющенном креслице у пляжных ворот. Злой взгляд запутал мои шаги, пришлось взять Альхена за ласковую теплую руку.

Когда мы поднялись по дюжине облизанных ступенек, перед приоткрытыми воротами восседала еще одна охранница, чьи атрибуты (панамка да книжка), теперь на своих законных местах, особенно ярко ворвались в поле моего зрения.

– Все для меня, – очень тихо сказала я, изумленно озираясь, вспоминая свой путь сюда как реалистичный сон.

– Как?

– Эти тетушки ведь книжки санаторные проверяют?

– А… – немного рассеянно (ум моего торжествующего спутника был занят сейчас далеко не вопросом санаторных пропусков и даже не пышнотелыми дивами, их проверяющими), – я все равно через дырку сюда забираюсь.

– А где ваша дырка, бедный львенок не знает, так что, представляешь, я ведь прошла через все два этапа неприступной оккупации вполне живой и невредимой!

– Конечно, – звучит именно так, как в скором времени он будет отвечать мне на непристойное предложение очередной непристойности. И весь прямо-таки растаял в сиянии лучезарной улыбки. Что-то бандитско-восточное на миг проскользнуло на его лице и потом исчезло так же стремительно, как эти урки на своих гнедых скакунах скрываются в раскаленных дюнах жаркой пустыни.

Внезапно, глядя вроде бы перед собой, добросовестно и без всякого там осквернения плесенью званых пошленьких мыслишек, ловя взглядом пульсирующую сквозь олеандры синеву моря, я каким-то затылочным, в крайнем случае височным зрением поймала острое сияние одного взбудораженного глаза. И перед тем как в моих мозгах произошли какие-либо аналитические процессы, – уже стояла, развернутая к нему лицом, со щеками между его горячими ладонями. Было достаточно лишь одного сочного, прорвавшего обойму времени взгляда, чтобы вдруг резко броситься в костоломные (и никак иначе) объятия этого вепря и зачавкать в банальном, но необычайно будоражащем поцелуе.

Что-то пурпурно-красное (плащ Каракаллы) с россыпями матовых, шевелящихся остреньких орнаментов (кораллы) уже начинало конвульсировать перед глазами, и я даже толком не знала, открыты они или нет.

Я была восхитительно наполнена этим прытким горячим жалом, и влажные, будто электризующие губы вершили что-то невообразимое… Я таяла, да, да, забавно растворялась, как льдинка под лучами мартовского солнца, между этими тысячами ласкающих, непрерывно двигающихся рук, неведомым образом касающихся всей меня одновременно, втирающих ткань сарафана в мое вспотевшее тело, мнущих меня, будто освобождающих от грубой человеческой оболочки. И через мгновение я уже была бурлящим потоком безрассудного желания. Буйство плоти! О, я проиграла! Сладкое фиаско! Я зависела только от своей страсти, и особенная, изысканная боль уже пронзала меня, бросая в елейные муки греховного ожидания.

Я до сих пор наполнена дребезжащим ощущением теплой проворной руки, ложным успокоением лишь усугубляющей мои муки, движущейся вверх по потному бедру, и ничем не смущенная нагота уже отдавала сочными конфетными раскатами. Я не думала о том, что мы все-таки находимся в парке военного санатория, что нас могут видеть глаза, на которые лучше не попадаться, и не только благословенные олеандры окажутся свидетелями той сумасшедшей сцены, которая неизбежно последует за последними придыханиями отбушевавшей прелюдии.

Взять меня прямо в парке? Где в полной прострации колышутся на ветру мои магнолии и миндаль?