Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)

На узком встроенном в стену столе громоздились кучи исписанных огромными буквами страниц.

– Посмотри, – застенчиво попросил Стас. – Как оно – насчет стиля?

Митя, заранее съежившись, взял несколько бумажек. На каждой повторялась одна и та же фраза. Он бегло оглядел стол и даже поворошил листочки – везде были эти слова, видимо, раз и навсегда заворожившие Стаса:

«В момент моего зачатия мой отец был пьян, моя мать – молилась».

– А дальше? – осторожно спросил он, смертельно боясь сказать что-нибудь не то.

– Дальше я еще не написал, – обескураженно проговорил Стас, перебирая свою рукопись. – Да, в самом деле, только первая фраза. А я так давно пишу. С тех пор, как сюда приехал.

– Наверное, ты каждый раз начинаешь с начала? – догадался Митя.

– Ну да. Не с конца же мне начинать! – захохотал Стас.

– Прочитали биографию? – встретила его Сара, зябко державшая в ладонях большую кружку чая. – И как вам – насчет стиля ?

– Это его фантазия? – выговорил Митя, робко присаживаясь на край длинной деревянной скамьи.

– Нет, почему? Чистая правда. Хотите знать?

Митя совсем не хотел, но кивнул.

– Его мать была монашка. Уже немолодая. Собирала деньги в электричке. На восстановление обители. Припозднилась. И какой-то алкаш ее изнасиловал. Во время родов она умерла. Наш Стас вырос в монастыре. Тут близко. А потом сестры его к нам привезли, большой стал – мужчина. Им не положено… Вы ведь историк? – спросила Сара после минутного молчания.

Митя опять кивнул.

– А это тоже, в каком-то смысле, история. Тут у каждого – история. Лена – вообще беженец. Из Казахстана. Но про нее вам, пожалуй, пока рано слушать… Я вот думаю, если б я была историком, я бы такую историю писала – о людях, не о политике.

– Да-да! – подпрыгнул Митя, меньше всего ожидавший разговора об истории здесь, в этом жутком месте. – Я давно это чувствую. Как бы сказать… Страшную ложь исторической науки. Любое обобщение неминуемо подчинено идеологии. Факты – вещь совсем не упрямая, а насквозь подлая: куда потянут, туда и нагнется. Там недоговорить, тут округлить – и готова новая концепция. Если где-то и есть правда, то только в простых человеческих свидетельствах. Но…

– Людей вы как раз боитесь, – преспокойно закончила Сара, и Митя почувствовал себя так, будто облился кипятком.

Тут, к счастью, на кухню пришла Настя, взглянула на ошпаренного Митю и милосердно предложила проводить его до дороги. На то, чтобы выбраться из дома, ушло почти полчаса. Новые Митины знакомые хватали его за руки, прижимались, заглядывали в глаза, спрашивали, когда он опять придет к ним.

– Никогда! – крикнула Лена, по-прежнему сидевшая на веранде. – Он на всю жизнь насмотрелся!

– Нет, почему же, – пробормотал Митя, хотя Лена была абсолютно права.

В этот момент он наконец понял, что тяжелее всего было не явное уродство здешних обитателей, как он пытался думать весь день, а их невероятная проницательность, высвечивавшая его собственные изъяны, включая те, которые он прятал от самого себя.

– Как вы здесь живете? – с ужасом спросил он. – Будто черепная коробка стала прозрачной и все потаенные мысли пропечатаны крупным шрифтом прямо на лбу!

– Да в общем так оно и есть, – улыбнулась Настя. – Просто болезнь обостряет интуицию. Но поразному. Некоторые «специализируются» на негативных моментах, как Лена. А другие, наоборот, видят всех такими хорошими, какими мы и сами себя не знаем.

– И кто же прав?

– Все по-своему правы. Когда болезнь задевает тело, обостряется ум, а ему доступен только верхний слой правды – наносной, где много сора. А если затронут интеллект, обостряется душа и видит нашу глубинную правду, которая у всех светлая.

– Так уж и у всех?

– Без исключения! – убежденно сказала Настя.

И тут произошло нечто странное. Митя, родившийся на редкость беззлобным существом, всегда старался избегать ссор и скандалов. Но Настина безоблачность внезапно вывела его из себя, показалась блажью, дуростью, розовым сном, который надо непременно разрушить.

– И у Сталина с Гитлером? – спросил он, заранее негодуя.

– Да! – без раздумий согласилась Настя. – Вам именно ум мешает с этим согласиться.

– Конечно! Потому что так думать – безумие! Они – людоеды! Миллионы жизней слопали – не поперхнулись! Плохо историю знаете! А не знать такие вещи – тоже безумие! И жить, будто ничего этого не было, – безумие! Люди травили людей в газовых камерах! Ставили опыты, как на крысах! И эти палачи – светлые и добрые внутри?! Только снаружи слегка подпорченные?! Как по-вашему?

– Я, – с мучением выговорила Настя, – не в силах к ним хорошо относиться. Но на самом деле так оно и есть.

– Дура ты, Настя, извини, пожалуйста! – крикнул Митя, ни разу ни на кого не повышавший голос, и яростно зашагал прочь.

Через секунду ему стало стыдно. Он бегом вернулся к стоявшей на обочине девушке и горячо заговорил:

– Послушай, подобное прекраснодушие, вся эта возвышенная вера в человека, были возможны раньше, в девятнадцатом, например, веке. Да и то с огромными оговорками. Но после всего, что было в двадцатом, говорить такие вещи – безнравственно! Понимаешь?

Настя молчала, закрыв лицо.

– Прости, – сказал он немного тише. – Я – идиот! Обрушил на тебя все эти вопросы. На них никто не знает ответа. Совсем никто. Просто мне страшно. Что будет дальше? Если мы забудем, всё повторится. А люди не хотят помнить! Не хотят ничего знать! Оно и понятно: с таким знанием – как жить? Но забывать – нельзя. Иначе мы становимся соучастниками, понимаешь?

Настя кивнула, и сквозь ее пальцы просочились две слезы.

– Какой я классический урод! – горестно воскликнул Митя. – Рассуждая о нравственности, довел девушку до слез! Духовность, твою мать, как говорит ваш Дитрих. А Лена бы сказала, что я просто выместил на безропотном создании все неприятности и унижения этого дня. Ведь мне сегодня дважды в лицо сказали то, чего я мучительно в себе стыжусь. И Сара, кстати, тоже, а она ведь вполне здорова?

– Да, – улыбнулась Настя припухшими от плача губами, сделавшими ее окончательно похожей на ребенка. – Сара родилась в таком же поселении, за границей, родители были волонтеры. И она не просто занимается с больными людьми. Она выросла среди них. И этот язык для нее родной. Ведь они часто не говорят словами. Но общаются и понимают друг друга не хуже нас. А то и лучше.

– Лучше?

– Ну да. Словами легко обмануть. А остальное – неподдельно: мимика, голос, взгляд. Весь человек как на ладони.

– Но ведь так жить – страшно! Когда ничего не укроешь!

– Наоборот! Это всегда напоминает… – Настя осеклась.

– О чем?

– Возможно, это очередная глупость…

Митя умоляюще замахал руками.