Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)

За историей далеко ходить не надо. Вышел во двор, поговорил с соседкой бабой Паней. Услышал, например, такое:

– Конина? Да конина – это был праздник! Березовую кору ели. А еще лягушатник. Трава такая, по болотам растет, корешки белые. Нарвем, в речке намоем, в муку смелем, а он сладкий такой, лягушатник-то. Только на одну лепешку воз травы перемолоть надо. Так что это тоже был праздник.

Вот тебе и история. Но уже совсем другая. История, в которой невозможно остаться посторонним и равнодушным. Ведь всё, что было, касается лично тебя. И это прикосновение зачастую – мучительно. Но через эту муку мы и становимся людьми.

Идеология не знает человеческого измерения, стирает человеческое лицо, личность. В короткий десятилетний период между двумя идеологиями у нас в стране появились люди, которые пытались честно взглянуть в лицо истории. И учили этому детей. Пока от них – в рамках курса на светлое прошлое – опять не закрыли государственные архивы.

Все эти десять лет общество «Мемориал» проводило конкурс школьных исследований «Человек в истории. Россия – ХХ век». И каждый год в финал выходили работы школьников из села Новый Курлак Воронежской области. Потом «мемориальцы» собрали краеведческие изыскания нескольких поколений новокурлакских подростков и издали отдельной книгой, назвав ее «Все мы из одной деревни».

В этой летописи села, написанной детьми, подкупает именно ощущение прошлого, встреченного лицом к лицу, истории, которую знают по имени. Главную роль в бесхитростном повествовании деревенских школьников играют детали. Бережно собранные подробности живой жизни, благодаря которым каждое событие обретает плоть и кровь реальности.

Вот пришли в деревню комиссары – раскулачивать. А девки попрятались на печи, и комиссары сдергивают их оттуда за длинные косы.

Вот сельский священник стоит в горящей церкви, и у него по щекам текут ручейки расплавленного воска.

Вот девушки в войну лепят туфли из болотной глины, и на вечерних танцах, при свете звезд, кажется, что они в настоящих лодочках.

А вот водят по деревне непутевого мужичка, привязав к спине и груди трехлитровые бутыли, – отучают от пьянства.

Речь очевидцев записана дословно. Про нелюбимого народом попа Тростянского сказано, например, так: «Однажды попадья била его галошей, причем грязной. А учительницы, этот народ вообще большие бестии, просмеивали от альфы до омеги», – фраза простой деревенской старушки звучит как цитата из Лескова.

А выписки из жалоб и доносов – это уже настоящий Зощенко: «Ввиду чего потерял свое здоровье и ходил на костылях». Или так: «Дискредитировал перед массой граждан, употребляя ругательские слова».

Бывают книги, прочитав которые, хочется познакомиться с теми, кто их писал. «Все мы из одной деревни» – как раз такая книга. Поэтому вскоре я уже еду на перекладных из Воронежа в райцентр с женским именем Анна, и дальше по пустым проселочным дорогам – до поворота на Новый Курлак.

Здание, с которого начинается деревня, – и есть школа. Рядом с ней несколько человек пропалывают картофельные грядки. Увидев меня, они выпрямляются и долго смотрят вслед, прикрывшись ладонями от солнца.

В школе, по-летнему пустой и тихой, я знакомлюсь с руководителем школьного краеведческого общества Николаем Александровичем Макаровым, чьи воспитанники год за годом пишут человеческую историю Нового Курлака. Это молодой, застенчивый и какой-то пронзительно интеллигентный человек.

Первое, о чем он мне рассказывает, еще сам не остыв от впечатления: на днях сотрудникам «Мемориала», собиравшим в Новом Курлаке устные истории раскулаченных, удалось «разговорить» одну женщину.

– Мы всю жизнь прожили с ней рядом – и ничего не знали. А тут она впервые решилась заговорить об этом вслух. Надо было видеть ее лицо после. Какое потрясение и облегчение… Однажды в Воронежском архиве мы с ребятами оказались свидетелями такой же встречи человека с прошлым. При нас одной старушке принесли дело ее расстрелянного отца. И когда она увидела его подпись, у нее хлынули слезы прямо на этот пожелтевший листок.

Николай Макаров помогает своим ученикам лично, иногда через боль, пережить прошлое. Десятиклассница Марина Борзакова, в этом году писавшая работу о Большом терроре, признается, что до сих пор никак не может придти в себя: все «ходит и думает».

Позже, когда меня поведут показывать памятник жертвам репрессий, сложенный из красных кирпичей во дворе школы (больше нигде поставить его не разрешили), я увижу, что в списке расстрелянных жителей Нового Курлака дважды повторяется фамилия Борзаков.

С Мариной у нас был такой разговор:

– Как ты думаешь, может ли это повториться? – осторожно спросила я ее.

– Нет, что вы! – испугалась Марина и вскинула на меня огромные голубые глазища. – Нет, невозможно!

– Почему?

– Потому что такого не должно быть! Никогда.

В следующем учебном году тема школьных исследований будет эмоционально не такая тяжелая, но тоже наводящая на невеселые мысли.

– Недавно шел в полях, – говорит Макаров. – И взгляд упал на развалины бывшего молочного комплекса. У нас в Курлаке его называли БАМ. Тоже была своего рода стройка века. А теперь – все заросло крапивой. Так пришла тема: «Новокурлакские руины социализма». Их у нас много, как везде.

– Идешь по улице и видишь, что всё разваливается и зарастает. Как после войны, – подхватывает Маринина одноклассница Даша. – И перестаешь надеяться. Да у нас все уже давно перестали.

Даша родом из Старого Курлака, что от Нового – через речку Битюг (видела в школе трогательный стенд «Родное Прибитюжье»). Тамошнюю школу закрыли в прошлом году: оптимизировали. После этого из села разбежался последний народ, остались одни старухи. А заколоченное здание бывшей школы так стремительно обветшало, что его, как печально шутит Николай Макаров, смело можно включать в исследование о руинах социализма. С той лишь оговоркой, что это уже руины капитализма.

Такая же участь с года на год ждет и Новокурлакскую школу. И об этом здесь знают все – от директора до единственного первоклассника Василия. Знают и говорят спокойно – как о чем-то неизбежном.

– Это закономерно, – с отстраненностью историка рассуждает Макаров. – Технический прогресс делает деревню ненужной. Смысл сельской жизни – земледелие. А сейчас машина, управляемая одним человеком, легко выполняет объем работы, с которым раньше едва справлялась целая деревня.

Но когда мы попадаем в школьный краеведческий музей, стоический настрой Николая Александровича сменяется пронзительной грустью. Бережно, любовно и обреченно рассказывает он про каждый экспонат. И пыльные лапти с тусклыми самоварами, в которых посторонний равнодушный взгляд не увидит ничего примечательного, оживают, обрастая маленькими и неповторимыми человеческими историями.