Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

Связь прекратилась, водитель протянул руку за трубкой, аккуратно вставил ее в гнездо, и Аэроплан Леонидович догадался, что он чудесным образом перенесся на родную лестничную площадку, втиснувшись в толпу старух в черных одеждах. Площадка у них была просторная, на всю длину дома, в одну сторону от лифта четыре квартиры, в другую — столько же. И все это пространство было запружено старухами, которые, как он догадался, пришли почтить усопшего соседа.

И вдруг черное это сонмище повалилось на колени, к рядовому генералиссимусу потянулись со всех сторон длани. В ногах у него замельтешили самые проворные и юркие, лобызали ему туфли, прикладывались слюнявыми ртами к рукам.

— Чудо! Чудо! Чудо!.. Я видела — он с потолка сверзился!.. Не сверзился, что ты наговариваешь, нехристь, а снизошел, явился народу… Явление! Явление!.. Святой, святой!.. Воскрес наш великомученик… Благослови, благослови, благослови!..

Черный ковер из старух неумолимо требовал, но он не знал, как это делать, поскольку никогда не был ни в церкви, ни в мечети, ни в синагоге. К тому же, он не сразу принял это в свой адрес, так как ему окончательно не верилось, что человечество уже осознало все заблуждения на его счет. Но ему поклонялись, ему молились. Что ж, подумал он, так и должно быть, и вспомнил благословение, которым вдохновлял американцев возле инвалидского гаража:

— Тралла-балла, бахали-трахали, вахили-бахили — энтээр!

Благословляя жаждущих, он твердо придерживался направления к своей квартире. И надо же было такому случиться, что одно слово досталось (а он их раздавал поштучно, как и американцам) не той, кому надо бы, а стойкой, с огромным стажем старой девушке, которая возмутилась, вскочила вдруг с колен.

— Бес! Бес! — показывала на него перстом и сразу стала похожа на боярыню Морозову: сухие, беспощадно раздутые ноздри, безумные глаза в страдальческих фиолетовых глазницах. — Вижу огнь и блеск в очах бесовский! Крестом его, крестом осеняй, народ православный! Крестом его, поганого!

Черный ковер вспух, Аэроплан Леонидович практически утонул в нем, и если бы не Варварек, вступившаяся за него и объяснившая разъяренным матронам, что это сосед, товарищ Около-Бричко, что никакой он не бес, то наш роман на этом бы и закончился. Но пока соседка объяснялась с возмущенными ветеранками, ему удалось проникнуть в свою квартиру и ввести в действие все запоры. Догадавшись, что он наблюдает за ними в глазок, старухи, не до конца доверяя заступнице, истово осеняли крестом дверь, а потом, искрестив весь дерматин обивки мелом, успокоились, но площадку не освободили.

Второй раз в осаде! Аэроплан Леонидович решительно набрал номер телефона соседей. Трубку долго не поднимали, но рядовой генералиссимус, как известно, ни перед кем не сдавал свой престиж.

— Слушаю! — раздраженно откликнулась молодая соседка.

— Варвара Степановна, это как же все понимать? Что происходит? Теперь я из своей квартиры и выйти не могу?

— А, это вы, — с нескрываемым разочарованием она узнала его. — Я думала, что опять могильщики звонят, спрашивают, когда закапывать… Извините, Аэроплан Леонидович, но у нас тут какой-то дурдом. Папа из морга сбежал.

— Как сбежал, простите?

— Надел костюм, ботинки и сбежал. Между прочим, после анатомички. Без внутренностей, понимаете… Старухи считают его святым, поскольку он, получается, воскрес… Вы же видите, что во дворе творится… Вы уж извините нас, но мы и сами не знаем, что предпринять…

«Степка и дает!» — покачал головой Аэроплан Леонидович, и его удивил не столько невероятный, библейский факт воскрешения, сколько, чего греха таить, осознание того, что старухи чествовали вовсе не его, стало быть, человечество по отношению к нему по-прежнему заблуждается. Степка-рулило, алкашня беспробудная — святой великомученик, чудо и благословенное явление, это надо же!

Повозмущался рядовой генералиссимус такой непросвещенностью масс, расхаживая из угла в угол, пока его не осенила блестящая идея: назвать ножевилки Степановым именем. Не какие-то непонятные аббревиатуры должны украшать гениальную утварь, а нечто простое, само собой понятное, ходовое — к примеру, ножевилка великомученика Степана. Вначале полным титлом будут называть, а потом станут обходиться какими-нибудь степашками. Кому какое дело до того, что Степка в последние десятилетия мучился главным образом с глухими алюминиевыми пробками без язычка, так называемыми бескозырками. А в столовых со шницелями разве великомученик не маялся? Именно он, великомученик, изготовил первые в мире шесть ножевилок собственными руками. Сегодня их миллион выброси на рынок — старухи оторвут с руками. И кооператив надо назвать его именем…

Разгул творческого воображения перебил длинный и требовательный звонок в прихожей. В глазок было видно, что перед дверью стоял Гриша Ямщиков — коллега по отделу-99. Какими судьбами? Почему без предварительной договоренности? Не старухи подговорили?

— Открывай, свои! — торопил Гриша, и Аэроплан Леонидович стал неуверенно расслаблять запоры.

— Чем обязан, вот не ожидал…

— Сейчас узнаешь… Не тоскуешь по своему месту за шкафом в девяносто девятом? Борешься за социальную справедливость?

— Борюсь, Гриша.

— Не бережешь ты себя, не жалеешь, Леонидыч, — с укоризной сказал Гриша. — Теперь, ко всему прочему ты еще и член кооператива святого великомученика Степана?

— Да, но… Позволь, откуда ты узнал, я только-только об этом подумал. Ни одной живой душе не говорил…

— Секрет фирмы, — скромно объяснил гость. — Фирма обеспечивает интеллектуальный сервис. Просьба не путать с Интелледженс сикрет сервис, хотя и там уже наши люди есть. Кто был Гриша всего несколько недель назад? Просил несчастную трешку поносить до зарплаты, продавал практически «дарэ», как выражался недоумок Витя, собрания сочинения Мао Цзедуна и Брежнева. А теперь взгляни — я весь в импорт упакован, пью только марочные коньяки, обедаю и ужинаю только в ресторанах творческих союзов. И при этом ты полагаешь, что мой образ жизни не имеет к тебе никакого отношения? Ошибаетесь, маэстро!

Внизу, во дворе раздались крики, шум. Аэроплан Леонидович вместе с Гришей вышел на балкон. Во дворе было черным-черно от старух, все они с воплями, коленопреклоненно приветствовали Степку Лапшина, который шел, перекинув пиджак через плечо, по старой своей дороге, то есть по прямой, соединяющей родную монопольку с родным подъездом. Но его стали хватать за руки и за ноги, и тогда он, почуяв неладное, вырвался и, сколько было сил, помчался в сторону монопольки, показывая спину с девизом на футболке: «Хочешь жить — умей вертеться!» За ним тучей хлынули старухи. Внизу беспрерывно хлопала дверь — из подъезда черным пунктиром вытекали возалкавшие чуда ветеранки.