Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

— Начальника жэка гоняют, да? — спросил Гриша.

— Нет, великомученика Степана встречают.

— Так вон оно что — Степан еще на этом свете кантуется? А я думал: уже помре. Заходи, заходи в комнату, а то ты можешь подумать, что я не официальное лицо. Так вот, маэстро, имею честь сообщить вам, что вы находитесь под защитой нашего сервиса. Мы не грабители, мы не государство, которое берет с прихода, называя все доходом. Нет, мы честно отстегиваем десять процентов от суммы чистой прибыли. Кстати, я такой грамотный стал потому, что на прошлой неделе защитил кандидатскую. Через месяц докторскую обещали, а еще через три — профессора и академика дадут. Можешь поздравить, у нас без степеней в правление не выбирают. Уровень, сам понимаешь…

— Так ты рэкетир, вымогатель?

— Упаси Бог! Мы боремся с вымогателями. Если ты будешь упорствовать, то обязательно познакомишься с ними. Они, допустим, разглаживая складки у тебя на животе утюгом, поинтересуются суммой, которую тебе презентовал Декрет Висусальевич.

Гриша вышел в прихожую, вернулся с дипломатом. За две-три секунды подобрал код, открыл и извлек несколько пачек новеньких сторублевок, выставил на самопишущий стол (подумать только, какая наглость!) несколько бутылок коньяку. Одной бутылке тут же свернул пробку, сделал несколько глотков через горлышко.

— Приличный коньячок пьет Декрет Висусальевич, одобряю. А это, — он похлопал по пачкам, — нет. Надо изъять, хранение сопряжено с опасностями и непредвиденными, ох, как непредвиденными, осложнениями. Так что я, пожалуй, поддамся твоим уговорам и возьму их в счет будущих страховых взносов.

— Куда? — рядовой генералиссимус цапнул за руку Гришу. — Отдай. Отдай!

— Не возникай, Леонидыч. Я в твоих же личных интересах уношу бабки. Я могу вернуть, но тогда с вашего великомученика Степана будут драть девяносто процентов дохода. Вернуть? Пожалуйста, у нас клиентов — очередь по записи, по ночам ходят отмечаться. Я как своему…

И Гриша, подняв руки, отошел от дипломата. Рядовой генералиссимус посмурнел, понимая, что предпринимательство и рэкет — близнецы-братья, что десять процентов с прибыли не такие уж и большие деньги.

— Может… Мм… возьмешь? Только под расписку, а?..

— Маэстро, да вы своем уме? Чтоб в наше время, когда мы все, как один, волком выгрызаем бюрократизм, я писал расписочку? Вы смеетесь, маэстро…

— Ладно уж, бери без расписки, — протянул он Грише дипломат.

— Если будут тут всякие крахмально-гладильные артели возникать, всем говори: мы работаем с Кандидатом, а посему очистите горизонт. Понял? Советую очень тщательно вести бухгалтерию, чтобы нам не пришлось свое КРУ присылать… Чава-какава!

Не успела за Гришей закрыться дверь, не успел Аэроплан Леонидович как следует осмыслить свершившееся, как раздался телефонный звонок. В трубке была длинная очередь из отборного мата с вкраплениями обычных слов, что в переводе на общепринятый язык означало:

— Тебе, жертва аборта, с каким напряжением утюг приготовить — 220 или 127 любишь? Наш или импортный? С паром или с пропиткой антистатиком? Чтоб не трещал… Если ты завтра в 8 часов 45 минут, когда милиция взахлеб смотрит свою профессиональную передачу «Спокойной ночи, малыши», не будешь стоять на Садово-Кудринской, если не считать от улицы Качалова, не будешь возле седьмой липы, готовый весь расстаться с двадцатью кусками, то мы заранее рекомендуем записаться на прием в ожоговый центр, заказать донорскую кожу. Усек?

— Очисти горизонт, падла, я с Кандидатом работаю!

— Пардон, мы, кажется, ошиблись номером…

Короткие гудки! Аэроплан Леонидович выскочил на балкон, хотел поблагодарить Гришу, но не успел — тот уселся в автомобиль зарубежной выделки и укатил. А потом пошел шквал таких звонков, и он выдернул вилку из розетки. Однако и после этого телефон не умолкал, угощая своего ответственного абонента всевозможными малосимпатичными голосами, с хрипом, с сипом, с матом…

У него сложилось впечатление, что на его номер работали все телефоны-автоматы Советского Союза. Но рядовой генералиссимус не потерял бодрость духа: уселся за самопишущий стол и принялся глубоко и ярко описывать то, что с ним происходило. Он взял суровую действительность на актуал, то есть первый из всех писателей художественной литературы зашагал с жизнью нога в ногу, зуб в зуб, око в око.

И вдруг в сонмище голосов продвинутых реформаторов вплелся показавшийся таким родным голос Ланы:

— Аэроплан Леонидович, дозвониться до вас совершенно невозможно! Тут конец рабочего дня, нет времени, а у вас занято и занято. Как поживаете, здоровье как?

— Неизвестно, — мрачно ответил рядовой генералиссимус и, должно быть, впервые в жизни подошел так близко к истине.

— Не верю. Вы такой целеустремленный мужчина… Анатолий Чукогекович просил вам передать: ваша поэма «Ускоряя ускорение ускорения» в типографии набирается самым быстрым шрифтом. Завтра выйдет в свет, а вы до сих пор не включены в литературный процесс. Слушайте меня внимательно: сегодня, в десять часов вечера вы должны будете придти в дом графа Олсуфьева к Фениксу Фуксиновичу с просьбой в письменном виде о включении вас в литературный процесс. Феникс Фуксинович руководит литпроцессом и предварительное согласие уже дал. Поздравляю!

— Спасибо, Ланочка. А что это такое — дом графа Олсуфьева?

— Центральный дом литераторов имени Фадеева . Забыли, да? Только не забудьте нам подарить по поэме с автографом — мне и Анатолию Чукогековичу. Не забудете и не зазнаетесь?

— Никогда! — сказал, как поклялся, Аэроплан Леонидович.

В указанное время и в указанном месте при входе его встретили непреклонные старухи в черном, напоминающие одновременно и английских ледей по невозмутимости, и швейцаров-вышибал со стопроцентной готовностью вступить в действие. Упоминание о Фениксе Фуксиновиче было талисманом и превращало их в обыкновенных старух. Имя руководителя литпроцесса действовало и на молодых людей в черном, расставленных возле каждой двери. Ему даже любезно подсказали, как пройти к его кабинету и уж совсем по-свойски сообщили, что Феникс Фуксинович только что закончил вести очередной вечер литературной жизни и в данный момент находится у себя.

Литературная жизнь шумела, выпивала, кучковалась или по-нынешнему тусовалась, и сколько бы ни всматривался Аэроплан Леонидович в лица — ни разу среди них не обнаружил никакого сходства с публикуемыми портретами. Одна лишь девица, в зрелых формах, так неожиданно приветливо поздоровалась с рядовым генералиссимусом, что тот даже вздрогнул от неожиданности — ему показалось, что это Эдда! Присмотревшись, он облегченно вздохнул: очень похожа, все они на один профурсеточный стандарт, а эта литераторша, наверное, слишком занимается общественной работой в порядке индивидуальной трудовой деятельности. Обозналась, что при ее девичьей памяти и такой богатой на контакты профессии вполне извинительно.