Карлос Сафон - Игра ангела

— Я пытаюсь выяснить, есть ли общие корни у религиозных верований и мифов и каковы они, — объяснил я.

— И что вам удалось узнать?

— Почти ничего. Я не хочу утомлять вас мизерере. [40] Начало одного из псалмов в католической литургии.

— Вы меня не утомляете. Расскажите.

Я пожал плечами:

— Пожалуй, пока самым интересным мне представляется то, что начало большинству конфессий было положено неким событием или личностью, более-менее исторически достоверными. Однако очень быстро учение перерастает в социальное движение, подчиненное соответствующим политическим, экономическим и общественным интересам группы, воспринявшей эти верования. Вы еще не уснули?

Эвлалия покачала головой.

— Львиная доля мифологии, которой обрастает любая доктрина, начиная от богослужения и заканчивая нормами и табу, создается бюрократией, возникающей по мере эволюции учений, а не проистекает из гипотетического сверхъестественного явления, породившего их. Большая часть безыскусных и миролюбивых историй представляет собой симбиоз здравого смысла и фольклора. Но они непременно в конце концов получают воинственный заряд, а он формируется в результате позднейших интерпретаций первоначальной идеи, если не откровенных искажений, допускаемых вождями. Проблема руководства и возникновение иерархии занимают ключевое место в рамках развития вероучения. Истина на первых порах открывается всем. Однако вскоре появляются личности, считающие своим правом и долгом истолковывать, распоряжаться и в случае надобности изменять истину во имя общего блага. С этой целью они создают организацию, могущественную и потенциально репрессивную. Это явление, а биология учит нас, что подобное свойственно любой социальной группе животных, немедленно превращает доктрину в элемент политического контроля и борьбы. Ссоры, войны и разногласия становятся неизбежными. Рано или поздно слово становится плотью, а плоть истекает кровью.

Я почувствовал, что рассуждаю, как Корелли, и вздохну. Эвлалия вяло улыбалась и смотрела на меня с некоторой опаской.

— Именно этого вы жаждете? Крови?

— Наука дается кровью, а не наоборот.

— Я не стала бы утверждать столь категорично.

— По-моему, вы ходили в монастырскую школу.

— К кармелиткам. Восемь лет.

— А правду говорят, что учениц школ при женских монастырях обуревают самые темные и постыдные желания?

— Держу пари, что вам до смерти хотелось бы это узнать.

— Ставьте все фишки на «да».

— А что еще вы усвоили из ускоренного курса теологии для беспокойных умов?

— Очень немногое. Мои первые выводы огорчают банальностью и непоследовательностью. И чтобы сделать подобные выводы, нет нужды глотать энциклопедии и трактаты о раздорах ангелов, настолько все кажется очевидным. Вероятно, я просто не способен преодолеть свои предубеждения. А может, в этих материях и разбираться нечего. И суть вопроса заключается всего-навсего в том, верить или не верить, не давая себе труда задуматься о причинах и истоках. Как вам мое красноречие? Вы все еще под впечатлением?

— У меня мурашки бегут по коже. Как жаль, что я не встретила вас в годы учебы в монастырском колледже, в пору смутных желаний.

— Вы безжалостны, Эвлалия.

Библиотекарша весело рассмеялась и проникновенно посмотрела мне в глаза.

— Скажите, Игнатиус Б., кто так жестоко разбил ваше сердце?

— Вижу, вы умеете читать не только книги.

Мы посидели несколько минут молча, наблюдая за суетой официантов в обеденном зале ресторана «Каса Леопольдо».

— Знаете, что самое лучшее в разбитых сердцах? — спросила библиотекарша.

Я покачал головой.

— То, что разбить сердце можно только один раз. Потом на нем остаются лишь царапины.

— Используйте это в своей книге.

Я указал на ее обручальное кольцо.

— Не знаю, кто этот дурачок, но, надеюсь, ваш жених понимает, что он самый счастливый мужчина на свете.

Эвлалия грустно улыбнулась и кивнула. Мы возвратились в библиотеку и разошлись по своим местам. Она вернулась за конторку, а я — в свой укромный уголок. Мы попрощались на следующий день, ибо я решил, что более не могу и не собираюсь читать ни одной лишней строчки об озарениях и вечных истинах. По дороге в библиотеку я купил белую розу на лотке на бульваре Рамбла и положил ее на письменный стол, за которым никого не было. Я нашел Эвлалию в одном из проходов: она расставляла на полках книги.

— Уже покидаете меня, так скоро? — промолвила она, увидев меня. — Кто же теперь будет осыпать меня комплиментами?

— Да кто угодно.

Она проводила меня до дверей и пожала руку на верхней площадке лестницы, спускавшейся во внутренний дворик старого приюта. Я начал спускаться по ступеням, но на полпути обернулся. Она все еще стояла наверху и смотрела мне вслед.

— Удачи, Игнатиус Б. Желаю найти то, что вы ищете.

Мы ужинали с Исабеллой за столом в галерее. Я заметил, что моя новоиспеченная помощница искоса поглядывает на меня.

— Не нравится суп? Вы его так и не попробовали… — осмелилась подать голос девушка.

Я уставился на нетронутую тарелку супа, остывавшего на столе. Взяв ложку, я сделал вид, что пробую изысканное яство.

— Изумительно, — похвалил я.

— И вы не проронили ни слова, вернувшись из библиотеки, — добавила Исабелла.

— Еще жалобы есть?

Исабелла обиженно потупилась. Я через силу ел холодный суп, так как это был удобный предлог не продолжать беседу.

— Почему вы такой печальный? Из-за той женщины?

Я начал бесцельно гонять суп по тарелке. Исабелла тишком не спускала с меня взгляда.

— Ее зовут Кристина, — сказал я. — И я не печальный. Я рад за нее, поскольку она вышла замуж за моего лучшего друга и будет очень счастлива.

— А я царица Савская.

— Ты любопытная надоеда, вот ты кто.

— Вы мне больше нравитесь, когда ехидничаете и говорите правду.

— Посмотрим, как тебе понравится это: отправляйся к себе в комнату и оставь меня в покое один-единственный раз.

Она попыталась улыбнуться, но, когда я протянул к ней руку, ее глаза наполнились слезами. Она схватила грязные тарелки, свою и мою, и убежала на кухню. Я услышал, как посуда попадала в раковину, а несколько мгновений спустя громко хлопнула дверь ее спальни. Я вздохнул и попробовал вино — божественный напиток из магазина родителей Исабеллы. Через некоторое время я подошел к двери ее комнаты и тихонько постучал костяшками пальцев. Она не отозвалась, но изнутри до меня доносились eе всхлипывания. Я подергал дверь, но девушка заперлась на замок.

Я поднялся в кабинет. После того как тут похозяйничала Исабелла, он пах свежими цветами и выглядел как капитанская каюта крейсера. Исабелла расставила по порядку книги, вытерла пыль, навела блеск, преобразив все до неузнаваемости. Старый «Ундервуд» казался статуэткой, и буквы на клавишах вновь читались без труда. Стопка бумаги, аккуратно сложенная, покоилась на письменном столе — резюме школьных религиозных текстов, выписки из катехизиса вместе с текущей корреспонденцией. На кофейном блюдечке лежали две гаванские сигары, распространявшие упоительный аромат. Превосходного сорта, из числа товаров, составлявших предметы роскоши и привезенных с Карибских островов. Эти сигары отцу Исабеллы из-под полы поставлял один знакомый табачник. Я взял одну и закурил. Она обладала терпким вкусом, внушая чувство, будто ее теплый фимиам вобрал все запахи и сладчайший дурман, вдохнув который человек может умереть спокойно. Усевшись за стол, я просмотрел дневную почту. И проигнорировал все письма, кроме одного, написанного на пергаменте цвета охры почерком, который я узнал бы когда угодно. В послании от моего нового издателя и мецената Андреаса Корелли мне назначалось свидание в полдень в воскресенье на верхушке башни новой канатной дороги, парившей над портом Барселоны.