Избранные произведения писателей Дальнего Востока

— В вышивании нет ничего трудного. Каждый может научиться. Переведешь с бумаги красивые горы, каких-нибудь животных, а потом вот так нитками делаешь стежки, и получается вышивка.

Окчоми объясняла это вовсе не потому, что хотела научить Сонби вышивать, но в соседней комнате Синчхоль беседовал о чем-то с матерью, так ей хотелось показать себя и дать понять, что Сонби ничего не умеет.

Сонби внимательно слушала и думала про себя — до чего же, оказывается, просто вышивать: стоит только срисовать с бумаги что-нибудь красивое, прошить нитками, и все тут.

— Что бы ты хотела вышить? — спросила Окчоми. — Скажи, я нарисую тебе и дам нитки.

У Сонби сердце замерло от этих слов. Она получит эти красивые нитки! У нее даже в глазах потемнело от счастья. Но что же вышить? Гору Пультхасан? Озеро Гневное? Сонби склонила голову и задумалась. Но ни на чем она не могла остановиться. Подняла голову, хотела что-то сказать и не могла разомкнуть губ. Окчоми, глядя на ее щеки, снова вспомнила прошлую ночь.

— Говори же скорей!

— Я не знаю...

— Ведь если скажешь, эти нитки получишь.

— Я бы курицу, которая яичко несет...

— Фу, гадость! Ну что это такое! — нарочито громко крикнула Окчоми.

Сонби залилась краской.

Незаметно пролетел и теплый август. Окчоми с Синчхолем готовились к отъезду в Сеул. Хлопотала, собирая дорогих гостей в дорогу, мать Окчоми; ей помогала Сонби.

— Вон та коробка — баскет, что ли, называется, — вон о той я говорю, — обратилась к ней хозяйка, складывая в корзину одежду. — Уложи-ка в нее яйца.

У Сонби сердце так и упало. Она прошла в кладовку, вынула из глиняного кувшина корзиночку с яйцами, но, выходя из кладовки, вдруг споткнулась, два яичка выкатились... и разбились. С криком: «Ай, яйца!» — подбежала Окчоми и выхватила у Сонби корзинку.

— Что это такое?! Не твое — так можно бить? Будь аккуратней, если хочешь работать на кухне чужого дома! — кричала она так, чтобы слышал Синчхоль. Окчоми рада была случаю унизить Сонби, очернить ее в глазах Синчхоля.

На крик вышла с одеждой в руках мать Окчоми, посмотрела на дочь, на Сонби:

— Эх ты, растяпа! Уж возьмется за что-нибудь — обязательно беды натворит! Что это такое? Осторожней ходить надо! Видишь, что получается, разиня?.. Так-то...

Изруганная хозяйкой и ее дочерью, Сонби стояла пунцовая от стыда. Она еле сдерживала рыдания. Слезы уже заблестели у нее на глазах, а мать Окчоми все не унималась:

— Ну разве можно ей что-нибудь доверить?! Не доглядишь, ничего толком не сделает! А скоро, поди, двадцать лет девке! Марш на кухню, да займись делом, а бабку пришли сюда! — Она кричала так, что стены дрожали.

Сонби пошла на кухню. Старуха, испуганно вытаращив глаза, бросилась к ней:

— Что, что стряслось?

Сонби прислонилась к буфету и заплакала.

— Бабка, иди живее! — крикнула хозяйка.

Старуха встрепенулась и побежала, на ходу стирая следы слез. Она никогда не могла удержаться от слез, если видела Сонби плачущей.

— Вот, — заворчала хозяйка, — полюбуйся: твоя Сонби разбила яйца.

— Сколько же она разбила?

— Сколько? Вот... смотри! — уклончиво ответила хозяйка, не желая сознаться, что разбито всего два яйца. — Не подоспей вовремя Окчоми — все перебила бы, наверно.

Старуха уставилась в пол и теребила свою старую юбку. «Каждому свое дитя кажется самым добрым и самым красивым», — сердито подумала она.

Вошла Окчоми.

— Мама, мне это не нравится. Что это такое? — показала она на хлопчатобумажные брюки, уложенные матерью в корзину. — Кто станет носить эту дрянь?

— Разве плохо надеть их зимой в комнате?

— Подумать противно!.. Всякий хлам... Отдай их лучше бабке.

Окчоми бросила брюки старухе. Та даже испугалась. Брюки были из того самого материала, который они с Сонби ткали прошлой зимой по ночам.

Мать Окчоми живо подобрала брюки и положила в нишу.

— Тебе не нравятся, так я сама носить буду.

Только их и видела старуха. От едкого запаха нафталина, что ли, защекотало в носу, запершило в горле, перехватило дыхание. Она чихнула раз, другой и третий, так что даже слезы потекли.

— Да, мама, Синчхоль сказал, что сам уложит яйца в баскет; только просил принести соломки или еще чего-нибудь переложить их.

— Ай-я-яй! И не беспокойтесь. Ты думаешь, я занята, так больше и сделать некому? Старуха на что? Или девчонка, разве не может она уложить их как следует? И уж тем более не мужское это дело. А ты, доченька, распоряжаться должна.

Окчоми только того и надо было.

— Бабушка, достань-ка ваты из стенного шкафа.

Старуха, соображая, на что могла понадобиться вата, открыла шкаф, достала узелок и показала Окчоми.

— Это?

— Ой, эта не годится. Разве можно такую грязную вату везти в Сеул? Дай новую, вон там, пониже.

Только теперь старуха догадалась, зачем потребовалась вата. Она достала из-под узелка со старой ватой мягкую новую и подала Окчоми. Та выхватила из ее рук вату и выпорхнула из комнаты. Не мигая смотрела старуха ей вслед, а сама думала о коробочках хлопка, которые собирала прошлой осенью. От зари до зари она, Сонби и Ю-собан собирали этот хлопок, забывая об усталости, радуясь полным коробочкам. Одну за другой собирали эти белые пушистые коробочки, пока не наполнялся передник. Руки все исколоты, ноги исцарапаны о стебли хлопчатника! А потом таскали эти коробочки в корзинах — таких больших, что казалось, голова вот-вот отвалится, откидываясь от тяжести назад. И что же? Шиш им достанется от этих коробочек! Даже на кофточку дают какую-то бросовую, свалявшуюся, грязную вату, а под яйца постелить, в Сеул везти — подай новую.

Подумала об этом старуха, и веки ее снова заморгали, покраснели, она еще раз чихнула.

— В такое время и собаки не простужаются, что это с нашей бабкой?

«Да с собаками, наверно, лучше обращаются!» — чуть не сорвалось с языка старухи, но она сдержалась. Рука ее, спрятанная за спину, еще хранила ощущение от прикосновения к мягкой вате. Она подумала о том, что осенью опять придется собирать хлопок и таскать корзины с коробочками, и тяжело вздохнула.

— Слышь, бабка, сеулец-то, гость-то наш, учится в университете. Это самая высшая школа в Корее, — не утерпела похвастаться мать Окчоми. — Так вот, если он весной окончит ее, очень большое жалованье будет получать... Может, и не постыдится он стать женихом нашей Окчоми? — продолжала она. — Тогда бы я хоть завтра умерла спокойно...

Размечтавшись, она, однако, не переставала командовать: подай, возьми. А старуха думала о своем и рассуждения хозяйки пропускала мимо ушей. В этом доме всегда дела найдутся, допоздна не переделаешь всего, а в благодарность приличной одежонки от них не получишь, совсем обносилась. Нет-нет да и задумается она: а не податься ли ей куда-нибудь этой осенью? Да куда подашься? Детей нет, ремесла какого в руках — тоже. Хоть бы смерть, что ли, скорее пришла!