Избранные произведения писателей Дальнего Востока

— Сонби! — донесся голос Токхо.

Девушка подняла голову и прислушалась.

— Сонби! — вторично послышался зов.

Сонби затрясла старуху.

— Бабушка, бабушка!

— Чего тебе? — спросила та сквозь сон и повернулась на другой бок.

— Господин зовет.

— Меня?

— Нет, меня зовет.

— Ну так пойди, посмотри!

— Бабушка, встань, пойдем вместе!

— Да что он — тигр, что ли? Чего ты боишься?

Старуха, видимо, очень устала. Но Сонби в конце концов подняла ее, и они вышли вместе.

— Звали?

— Пришла, Сонби?

— Да!..

— Принеси-ка воды.

Старуха поплелась в свою каморку. Сонби пошла на кухню и вернулась с черпаком воды. Робко приоткрыла дверь. Вся комната пропахла водкой, лампа в изголовье Токхо чуть мерцала. Она быстро прибавила огня и подошла к Токхо. Хмель у него, очевидно, немного прошел.

— Возле спящего пьяного нужно всегда оставлять воду, — наставительно сказал Токхо; сел, прикрываясь одеялом, и взял черпак с водой.

У Сонби екнуло сердце: вдруг ругаться начнет? Она опустила голову.

— Да, я и забыл! Окчоми в письме советует послать тебя в Сеул! Говорит, учить тебя будет!

Она ушам своим не поверила.

— Так ты хочешь в Сеул? А я под старость совсем без детей останусь. Вам бы все только учиться... Забот, что ли, других нет?

Токхо частенько, когда бывал во хмелю, жаловался на то, что у него нет детей. Он пристально поглядел на Сонби и вздохнул.

— Хорошенько подумай и скажи. Мне ведь что Окчоми, что ты одинаково дороги. Вот только не знаю, что ты думаешь обо мне...

Сонби вдруг стало тепло от этих слов, будто и не умирали ее отец и мать. На глаза навернулись слезы. Надо же что-то ответить, но как выразить хоть одну десятитысячную долю того, что у нее на душе?!

Токхо выпил воду и вернул пустой черпак.

— «Сегодня уже поздно, я пойду спать, хорошенько подумаю и завтра или послезавтра отвечу...» — так ведь ты хотела сказать?.. Мм? — спросил Токхо, любуясь девушкой, разрумянившейся от переполнявших ее чувств.

Сонби привернула фитиль и вышла. В своей комнате она ничком бросилась на узел с хлопком. «Окчоми!» — впервые с благодарностью мысленно произнесла она и представила себе ее лицо. Казалась такой надменной, а выходит — она добрая! Да правда ли это? Неужели так и пишет, что будет меня учить, и велит прислать в Сеул? Может быть, хозяин просто наболтал спьяна?

Нет, ей не уснуть в эту ночь. Она поднялась с постели, зажгла свет и стала перебирать пушистые коробочки.

Коробочка, еще коробочка... Подобно этим белым коробочкам, постепенно наполнявшим ее передник, теснились в голове Сонби мысли. И откуда только они брались! «Как же быть? Если хозяин сказал правду, я поеду в Сеул и, наверно, вместе с Окчоми буду ходить в школу и вышивать научусь!» — мечтала она. Глазам ее представились моточки цветных ниток, которые всегда вызывали у нее такую зависть. Крепко сжав коробочку, Сонби задумчиво смотрела на лампу. «Уеду в Сеул, а кто же будет убирать хлопок? Кто будет прясть?» И она оглянулась на старуху, спавшую крепким сном. Опять мелькнуло перед ней лицо Чотче. Она тряхнула головой, отгоняя видение. Неужели она всю жизнь так и проживет здесь?

Уже темнело, когда закончился обмолот урожая Кэтони. В сумерках серой массой возвышался неочищенный рис. Опьяненные усталостью и возбуждением крестьяне окружили эту груду. Пришел и Токхо с Ю-собаном. Ю-собан сходил и принес зажженную лампу. Таппори взял мерку и наполнил ее рисом.

— Первая мерка пошла! — протянул он басом нараспев. Заструилось, запело сыплющееся в мешок зерно. Горячая волна захлестнула сердца крестьян. В такие мгновения они украдкой вытирают глаза и невольно становятся теснее, плечом к плечу, и сосед подшучивает над соседом: «Эй, ты, гляди, упадешь еще!» Первый, второй, третий, четвертый — один за другим наполнялись мешки. «Интересно, сколько всего будет?» — любопытствовали крестьяне и сравнивали наполненные мешки и убывающую горку риса. Таппори все вымерил и ссыпал в мешки.

— Пятнадцать мешков и пять мерок! — торжественно провозгласил он, словно песню пропел.

— Пятнадцать мешков и пять мерок! Какой урожай! — возбужденно загомонили все.

Таппори, отряхнувшись, выпрямился и хлопнул Кэтони по плечу.

— Так что, братец, с тебя причитается. Нынешний год ни у кого такого урожая нет, как у тебя!

— Ладно! — засмеялся Кэтони и бросил взгляд на Токхо.

Лица Токхо нельзя было разглядеть, но по его спокойному поведению ясно было, что он доволен. Когда урожай плохой, Токхо не устоит на месте — бегает туда-сюда, шумит, что поле, мол, не удобрили, что съели часть урожая!

Ю-собан подкатил телегу и взвалил на нее мешок. Остальные тоже взялись за мешки.

— Ух, тяжеленек! Правда, отчего это один мешок риса, а такой тяжелый? — говорили они нарочно, чтобы Токхо слышал.

Токхо стоял в сторонке и в темноте лишь попыхивал своей трубкой.

— Кэтони! — подал он наконец голос. — Давай-ка мы с тобой прямо здесь произведем полный расчет, а потом ты опять можешь брать сколько надо... А? Как? Ты мне деньгами-то сколько задолжал?

Токхо ждал ответа. У Кэтони весь день сердце было не на месте: неужели не отсрочит долга? Теперь же, когда он услышал требование Токхо, не оставлявшее ни малейшей надежды, у него словно оборвалось что-то внутри. Токхо вроде бы с сочувствием смотрел на онемевшего Кэтони, размышлял: «Парень, как видно, платить не собирается!» Если сейчас не схитрить, потом с него долга не получишь!»

— Не ты ли взял в январе пятнадцать иен? Прошло уже десять месяцев, и теперь с процентами за тобой двадцать иен. За это ты должен мне четыре мешка риса. Разве дадут тебе где три-четыре иены за мешок? Надуют, не иначе! К ним надо присчитать, конечно, за удобрения и рисовую ссуду... — И оглянулся на Ю-собана. — Тащи на телегу еще семь мешков! Да, значит, за тобой еще останется около десяти иен, — снова обратился он к Кэтони, — но что поделаешь, надо же и вам на прокорм оставить; полмешка из моей доли [46] За аренду земли крестьянин отдавал землевладельцу половину урожая. Вторую половину помещик часто забирал (как здесь) за долги. , да полмешка из твоей... Сложим их, и будет целый мешок, и я оставлю его тебе, понял?! За то, что хорошо потрудился в этом году, хо-хо-хо!

Ю-собан с трудом поднимал мешки, ковылял к телеге и сваливал их туда. Усталость, о которой все забыли в радостном возбуждении, с новой силой навалилась на людей, и они попадали без сил на снопы соломы.

Чотче вспомнил папашу Пхунхона. У того отняли рис прямо на корню, и он, обезумев от горя, кинулся в ближайшую деревню и приставал к каждому встречному с одним и тем же вопросом:

— Послушайте, разве есть такой закон, чтобы еще до жатвы рис...