Избранные произведения писателей Дальнего Востока

— Гм, ну ты пока иди, а я, так и быть, схожу, попытаюсь.

Мать Кэтони поклонилась до земли и вышла.

Токхо же, ворочаясь в постели, прикидывал, что стоило бы проучить этих мерзавцев, да ведь холода надвигаются, нужно до снега обмолот закончить. Как их не выпустить? К тому же ходят слухи, что с этой осени войдет в силу законопроект о контроле над зерном, а если так, то цены на него непременно поднимутся. Надо бы ликвидировать долги этих шалопаев по низкой цене. И как только осенила его эта удачная мысль, он сразу же вскочил с постели.

Крестьяне ничего не понимали. Только вчера ночью забрали их в полицейский участок, а утром пришел Токхо, выслушали они строгое наставление начальника полиции, поклялись, что больше такого не повторится, и были отпущены. Позавтракав наспех, они поспешили на ток. Собрали разбросанные снопы соломы, смели в кучу рассыпанный рис и завертели молотилку. Руки и ноги у них ныли от побоев, спины еле сгибались. И все думали об одном и том же: хорошо бы хоть немного отдохнуть!

Появился Токхо с трубкой в зубах, с тросточкой, в очках... В шелковой рубашке под шерстяным жилетом. Крестьяне помрачнели. Но он был, похоже, настроен вполне мирно, чем сбил их с толку окончательно.

— О, вы уже работаете! Это похвально... Человек ведь таков: хорошо поест, хорошо и поработает, а у нас в волости народ крепкий. Хо-хо-хо! Вы, конечно, на меня в обиде? За вчерашнее. Но вы и сами понимаете, что поступили нехорошо. Тем не менее, раз я занимаю такую почетную должность в волости, разве не главный мой долг заботиться о вашем благе?

Токхо громко откашлялся и продолжал говорить, а они слушали его, понурив головы.

— Взять хоть вчерашнее; ведь то, что я забираю долг зерном, целиком и полностью в ваших интересах... По-вашему, лучше продать зерно, а долг погасить деньгами. Но дело не только в том, что вы нарушите срок. А вдруг не получите за рис настоящей цены или — еще хуже — не сумеете продать в подходящий момент? И если после этого я возьму долг зерном, то потерплю убытки один я... А зачем мне терпеть убытки? Ведь ясно, что в самом скором времени, и вы сами в этом убедитесь, цены на зерно падут. Зачем же дожидаться этого? Я же за всех вас болею душой, как за родных детей, а вы не понимаете. Хотя вы вчера и набезобразничали — будь на моем месте другой, он бы вас прогнал, — но я пекусь не только о вас, но и о ваших семьях. Известно вам или нет, что я лично ходатайствовал перед начальником полицейского участка? Смотрите же! Каждый может допустить ошибку раз, но в другой раз — берегитесь!

Токхо торжествующе оглядел крестьян и усмехнулся. Похоже, речь его произвела на них впечатление. Теперь он окончательно убедился, сколь сильна власть полиции над этими невежественными олухами: побывали в каталажке и поникли, будто трава, прибитая морозом. Значит, лучшая управа на бунтовщиков — порка!

Токхо удалился. Крестьяне облегченно вздохнули. Все, что он наговорил им сейчас, их ничуть не утешило. Они снова взялись за работу. Каждую из пяти молотилок обслуживали три человека. Двое брали со скирды снопы, развязывали их и подавали по очереди с двух сторон пучки колосьев третьему, стоявшему посередине, крутившему барабан, затем связывали в снопы обмолоченную солому и складывали в стороне.

— Эй, ты, подавай живее! — закричал Карлик, выхватывая у Чотче пучок риса. — Из-за этого олуха нас вчера чуть до смерти не забили, — повернулся он к Оглобле, вспомнив, как били их этой ночью.

Оглобля проворно вертел пучок.

— Ни гроша за душой, а туда же — с гонором. Какая уж там спесь, коли нечего есть! Прикажут умереть — притворишься мертвым!

Слушая ропот озлобленных людей, Чотче с трудом подавлял в себе закипавшую ярость. Лицо его побагровело. Еще вчера на току они были заодно, минула страшная ночь — и они возненавидели Чотче. Горький комок подступил к горлу. Случайно посмотрев на скирду, он увидел приближавшегося к ним полицейского.

Чотче испугался. Не поднимая головы, он принялся старательно связывать снопы. И только когда позвякивание сабли несколько отдалилось, он успокоился и оглянулся. Сабля, постукивая по ноге полицейского, ослепительно сверкала на солнце.

— Эй, ты, поди-ка поверти! — крикнул ему Карлик.

Чотче торопливо подошел, поставил ногу на педаль молотилки и, приняв от Карлика пучок риса, стал обмолачивать его; но вдруг он заметил, что в волостном управлении, как раз напротив, сидят Токхо и полицейский и сквозь стеклянную дверь смотрят прямо в его сторону. Внезапно его осенила догадка: Карлик умышленно попросил Чотче сменить его у молотилки, не желая быть у них на виду! Он весь как-то съежился. Ему казалось, что они наблюдают за ним и спорят: взять его или нет.

Осыпающиеся зерна риса легонько ударялись о его щеки и отскакивали. Он почувствовал озноб — не от ветра ли, вызываемого вертящимся барабаном? Раньше от такого ветра ему бывало только легко и приятно...

— Курить охота! — проговорил Карлик.

Чотче тоже сразу захотелось курить, он глянул на Карлика, и все товарищи, как по команде, переглянулись между собой. Каждый видел по глазам другого, что всем хотелось курить, но никто не решался передохнуть, опасаясь обратить на себя внимание тех, кто сидит и оживленно беседует в волостном управлении. И снова всколыхнулось в них недовольство.

Сейчас всюду вокруг них рис — им засыпан уже весь ток, а он все сыплется и сыплется. Его желтые чешуйки, похожие на мелкие перышки, летят в небо и медленно оседают на землю. И этот рис поступит в амбары Токхо и будет смолот прежде, чем они успеют ощутить как следует его вкус! А дома почти каждого ждут с нетерпением ребятишки: «Папа белый рис несет! Будем белую кашу есть!» А что им ответить? Летом каждый обещал по обычаю: «Осенью белую кашу поедим». А теперь что они скажут?

Каждого одолевали эти тревожные мысли, и рисовые зерна казались теперь уже не зернами, а острыми стрелами, и каждая из них впивалась в грудь. «Еще немного, — думали они, — и гора Пультхасан покроется снегом... Что мы будем есть тогда?» А в ушах Чотче звучали слова начальника полицейского участка: «Мы научим вас уважать закон!»

«Закон, закон... Наверно, есть и такие законы, что позволяют убивать за нарушение закона?» О том, что такое закон, он всегда имел весьма смутное представление, как о чем-то, что испокон веков считается святым и непреложным. Нельзя сказать, чтобы теперь он думал иначе, но вчерашний случай заронил в его душу сомнение, он стал задумываться над смыслом слова «закон». Ему хотелось во что бы то ни стало постичь: что же такое закон? Этот клубок вопросов и сомнений крепко опутал его сердце, в них необходимо было разобраться. «То, что мы вчера взбунтовались против Токхо, наверное, нарушение закона? Закон... закон...» — повторял Чотче, не замечая, что говорит уже вслух. Он тряхнул головой: лишь нагнал на себя тоску, а где тут разобраться?