Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Дальше он не мог говорить. Чотче, догадавшись, в чем дело, отправился с Пхунхоном на его поле. На расставленных по углам поля дощечках было что-то написано. Пхунхон указал на таблички.

— Их воткнул человек в европейском костюме, назвался судебным исполнителем, кажется, сказал: «Запрещается!» — и не велел жать рис... — Он с тоской смотрел на желтеющие колосья.

— Кому и сколько вы должны? — спросил Чотче.

— Кому же еще, как не Токхо? Просил его подождать немного, так ведь вот до чего додумался! Вчера почтальон вот эту штуку принес. Что там такое, думаю. Взял, а оказалось такое, что и во сне, наверное, никому не снилось.

Пхунхон вынул из кармана конверт и показал, но Чотче тоже не мог прочитать ни одного иероглифа и, повертев в руках, вернул письмо.

— Что же в нем такое? — добивался Пхунхон, всматриваясь в листок.

Чотче поскреб затылок.

— Кабы я кумекал в этом...

— Как бы это дело поправить?

— С Токхо не пытались поговорить?

— Не пытался!? Ночью вчера ходил и на рассвете просил, умолял, все напрасно. Что теперь делать? Может, ты поговорил бы с ним? А?

Сколько мольбы было в его глазах! Чотче отвернулся. У него возникло страстное желание пойти к Токхо и, ни слова не говоря, дать ему как следует! Но что пользы от этого? Чотче огорченно вздохнул и загляделся на колышущееся перед ним поле. Колосья уже созрели и сгибались под собственной тяжестью. Оставалось только сжать их, обмолотить, превратив в драгоценный рис.

— Ладно! Я попытаюсь уломать его! — пообещал он.

— А чье это поле? Наверное, какого-нибудь горожанина?

— Да, одного уважаемого человека из уездного города по имени Хан Чхису.

Пхунхон тяжело вздохнул.

— Неужели есть такой закон? Раньше такого не бывало... Сколько ни думаю — нет, не припоминаю. Завтра пойду в город, к этому Хан Чхису, попробую еще его спросить... последняя надежда...

Чотче тоже не слыхивал о таком законе, чтобы рис на корню отнимать.

— Попробуйте, — посоветовал он.

— А что, если я прямо сейчас пойду? Пойду!

Он направился к дороге и, даже не оглянувшись, решительно зашагал в город. Чотче долго смотрел ему вслед и, лишь когда Пхунхон скрылся за выступом горы, вернулся в деревню.

Не встречая Пхунхона несколько дней, Чотче стал спрашивать о нем у соседей, но Пхунхон словно в воду канул — никто не знал, где он. Рассказывали только, что он отправился неизвестно куда вместе с женой и детьми, в чем был, прихватив с собой лишь несколько черпаков...

Все это живо припомнилось теперь Чотче, но скрип телеги вернул его к действительности. Он вдруг остро осознал, что Токхо, выжив папашу Пхунхона, собирается теперь выжить Кэтони, потом не пощадит и его, Чотче.

— Послушайте, неужели я не уплачу вам долга?

Слова Кэтони были как вспышка молнии в грозном небе. Ведь это все, все, что он наработал за год! Хоть бы сложили сначала этот рис перед дверью его маленького, под соломенной крышей дома, прежде чем вот так забирать, — и то, верно, легче было бы... К тому же сейчас цена на рис пять иен за мешок, а чуть подождать — будет шесть, а то и все восемь. И вот все это забирают почти задаром! Не помня себя, Чотче сорвался с места и сбил Ю-собана с ног.

— Да что же это делается? Эй вы, все сюда! — закричал он товарищам.

И в ярости они ринулись к телеге, не думая о том, в свое ли дело вмешиваются или в чужое, и начали стаскивать мешки. Стали было искать Токхо, но тот успел скрыться.

— Попробуй только отобрать этот рис! — угрожающе закричал в темноту Кэтони.

Вдруг в стороне вспыхнул фонарик, вот он все ближе и ближе. «Полиция!» — смекнули парни и бросились врассыпную.

То тут, то там слышался лай собак и топот, топот...

На рассвете следующего дня мать Кэтони пошла к Токхо. Ворота были еще на запоре. Не раз уже подходила она ночью к этим воротам и возвращалась ни с чем; подумав, шла опять и опять безмолвно стояла перед закрытыми воротами. Заглядывала в щели, надеясь увидеть кого-нибудь там, внутри, но хоть бы тень промелькнула — никого. Так целую ночь и бродила она от своего дома к дому помещика и обратно и все твердила то, что собиралась сказать Токхо. Вот и сейчас она усиленно пыталась вспомнить слова, придуманные ночью, но они вылетели у нее из головы, едва она подошла к помещичьей усадьбе.

Кто-то тяжело шагал по двору. Она немного отступила и прислушалась. Загремел отодвигаемый засов, и дребезжа открылись ворота. Прихрамывая, вышел Ю-собан.

— Зачем явилась?

Она напомнила ему о ночном происшествии, и лицо его исказила злоба. Мать Кэтони понурилась.

— Натворил мой беды-то. Вы уж простите. По дурости, видно, он, по недомыслию... Пощадите его!

— По недомыслию, говоришь? Эти сукины сыны — несмышленыши?! А? Ты погляди, как они мне ногу покалечили. — И, ухмыльнувшись, пошел назад.

Мать Кэтони следовала за ним по пятам.

— Господин волостной начальник проснулись?

— Зачем тебе волостной начальник? — оглянулся Ю-собан.

— Так вы сами поможете, да? Выручите, пожалуйста!

Старуха всхлипнула.

— Да что я-то могу! Проклятое отродье... Понятия не имеют о человеческой благодарности, совести у них нет. Настоящие скоты, право! — разразился Ю-собан бранью и пошел прочь.

Мать Кэтони все не уходила. В это время из дома донесся голос Токхо:

— Кто там?

— Мать Кэтони, — ответил Ю-собан.

— Мать Кэтони? Зачем?

— Почем я знаю!

Подойдя к двери, старуха остановилась в нерешительности.

— Господин волостной начальник, на этот раз простите! Парни без разума совсем.

Токхо, видимо, еще не встал с постели.

— Мамаша Кэтони? Заходи сюда, старая, холодно, наверно? Чего там стоишь?

От этих неожиданно приветливых слов у бедной женщины в глазах помутилось.

— Заходи, заходи, — подтолкнул ее Ю-собан. Мать Кэтони вошла и опустила голову.

— Простить, говоришь, а? Ну на первый раз рискну, пожалуй, пощажу... — Токхо кашлянул и продолжал: — Да, выходка этих негодяев возмутительна. За это их в тюрьме бы следовало сгноить, но, поскольку я теперь ответственный за всю волость, могу ли я допустить, чтобы страдали старые люди вроде тебя?

Мать Кэтони готова была разрыдаться.

— Так уж, пожалуйста, ради меня, старой!..

— Гм, сегодня как раз в волостном управлении не работают. Попробую-ка обратиться прямо в полицейский участок. Однако, сколько бы ни кормились эти негодяи моим хлебом, а платят только неблагодарностью, да еще вон какие штуки выкидывают. Но у меня сердце мягкое, люблю их, как родных детей; не я ли только вчера, пожалев твоего, дал целый мешок риса даром, а эти черти не понимают благодарности. И всегда вот так, и в прошлый, и в позапрошлый год было то же самое.

— Об этих разбойниках и говорить не стоит. Нас вот, стариков-то, пожалейте.