М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Ничего этого Кузнецов не рассказал Павлу.

- Скажи, - спросил Кузнецов своего родственника, - вот эти деятели: Кротов, Щукин, ну и всякие такие - они много чего решают? Важные?

Кротов и Щукин - мерзавцы, так надо отвечать, но это будет нечестно. В конце концов, банкиры и депутаты были ему ближе, чем Кузнецов. Павлу приходилось встречать таких людей, какие Кузнецова бы испугали. Он картинами собирался изменить мир - но этого Кузнецову не объяснишь. Когда он писал, то думал так: я напишу эту картину, и картина покажет, где правда. Потом он заканчивал картину, и открывалась выставка, и он ехал на вернисаж в Берлин или Лондон. И подходили журналисты, и спрашивали, хочет ли Павел изменить мир - и Павел говорил, что хочет. И тогда другие банкиры, не те, которых он ненавидел, но воспитанные, хорошие, с ласковыми руками, покупали его картины. И всякий раз Павел говорил себе: что ж, эти деньги дадут возможность работать дальше, теперь я напишу такую картину, что все станет ясно окончательно. И он готовил выставку в Москве, ту самую, звонкую и окончательную, решительную - как пронзительный голос трубы на башне замка. Еще немного, и я сумею ответить сразу всем. Я скажу: поглядите - здесь все сказано, и покажу на картины. И каждый увидит. Я покажу Кузнецову картину «Одинокая толпа», где в самом центре я нарисовал его. Я покажу ему картину «Структура демократии». А пока - что я могу ему сказать?

Кузнецов просил ответить просто и ясно, а если бы вдруг узнал, что происходит в жизни Павла, - он бы Павла перестал числить в союзниках. Его жена - а Павел называл Юлию Мерцалову именно женой - каждый день виделась с этими вальяжными людьми, с депутатами, министрами, лидерами партий, и Павел много слышал о них. Юлию Мерцалову подвозили домой длинные лимузины, и она, прощаясь с энергичными богатыми провожатыми, подставляла щеку и улыбалась. Юлия рассказывала ему про вечера, которые проводила на приемах в закрытых клубах; там, среди мягких кресел, свечей, гобеленов, солидные люди решали, какую газету поддержать, а какую нет, какому политическому движению назначено будущее, а какое завтра умрет. И - совсем как Кузнецов сегодня - Павел задавал растерянные вопросы. Зачем тебе встречать этих мерзавцев, спрашивал Павел, зачем сидеть за одним столом? Этот Щукин - он же подонок Кротов - взяточник и карьерист, разве нет? Юлия отвечала: это моя работа, от подонков многое зависит. Что делать - других нет. Как я устала от них, если бы ты знал. Боже мой, как я устала. И Павел соглашался с ней: дело - есть дело, надо встретиться с хамом, который дает деньги на газету, надо посидеть в кафе с вором, который размещает на первой полосе рекламу. Разве его собственная стратегия отличалась от стратегии его жены?

- Да, - сказал Павел Кузнецову, - они решают, конечно, многое. Но не все. И боятся других, которые тоже что-то решают. Они все друг друга боятся, эти мерзавцы, - он не удержался, слово «мерзавцы» употребил.

- Понимаю, - сказал Кузнецов, - демократия. Сталина не боятся и рады. Раньше Сталина боялись, а теперь Кротова. Лучше им стало. Слышал я, - сказал Кузнецов задумчиво, - было время, у нас банкиров стреляли. Теперь не стреляют?

- Теперь по-другому делают. Отнимают деньги, а банкира шлют куда подальше - чтобы не мешал.

- Ему там, поди, неплохо. Деньги все не отнимут. Он и на остаток проживет, не похудеет, - сказал Кузнецов. - Стрелять, оно надежнее.

И человек на соседнем участке поддержал его:

- Верно говоришь.

- Или мы их закопаем, или они нас.

- Хороший сегодня денек: серенький - и без ветра.

Человек, стоявший над соседней могилой, повернулся к ним - это был Струев. Кузнецов, который хорошо запоминал лица, подошел к нему. Узнавать Кротова или Голенищева ему не хотелось - но Струева он приветствовал.

- А я отпустил одного. Банкир. Хотел прибить, а не стал.

- Ты с банкиром дрался?

- В руках его подержал.

- А охрана? - спросил практичный Струев.

- Не было охраны. Так, вертелись разные деятели.

- Сколько их было? - спросил Струев.

- Пятеро. - Кузнецов сосчитал.

- Ах, пятеро. Это пустяки.

Кузнецов посмотрел на Струева с уважением. Человек с кривыми зубами ему нравился.

- Вот ты человек бывалый, - сказал Кузнецов уважительно, - ты мне скажи, если женщина воет, это она от удовольствия воет - или от боли?

- Я одну женщину знаю, - ответил Струев, - она на луну воет ночью. Думаю, от злости воет. Но она революционер - ей положено.

- А лет ей сколько? - спросил Кузнецов.

- Сто.

- Понятно, - сказал Кузнецов, - если бабе сто лет - как не выть.

В памятном разговоре с Анжеликой он сказал:

- Могу адрес Кротова дать. Иди к нему, счастье упустишь.

- А что думаешь, в этой дыре сидеть буду? Так моя молодость зря пройдет.

- У Кротова квартира большая, - сказал Кузнецов, - тебе понравится.

- Может, он меня ждет. Я знаю, когда у мужчины интерес. Ага, ревнуешь? Надо по-честному. Ты скоро трехкомнатную продашь, а мне - что? Переживаешь, что я ухожу? Ага, страдаешь.

- Нет, - сказал Кузнецов, но ему стало неприятно, что она уходит.

- Молодость упускать, кому хочется? Ты не думай, я к тебе дружеские чувства сохраню, ага. Я тебе уже добро сделала, квартиру сторговала, и еще сделаю.

Анжелика ушла, а Кузнецов напился и лег спать. Утром соседи сказали ему, что подали заявление в милицию: описали безобразный дебош, проститутку в белых ботфортах, битье стекол, матерные выражения.

- Соглашайся на комнату, - посоветовал пенсионер Бесфамильный, - с людьми надо в мире жить. А то выдумал: однокомнатную ему подавай. Согласишься - и мы заявление заберем.

- Не надо мне ничего, - сказал Кузнецов. - Отвяжись.

- Так-то лучше. С людьми надо по-человечески. За добро-то добром платить надо, Саша. - Голос Бесфамильного дрогнул, и старческий глаз его увлажнился.

И снова Кузнецов пил: каждый его следующий день был похож на предыдущий, после истории с Анжеликой мало что изменилось. Бутылка водки покупалась с утра, и весь день Кузнецов прихлебывал по глотку - к обеду выпивал всю бутылку. Вечером же пил в случайных компаниях что попало, выпивал много и засыпал. Иные собутыльники Кузнецова давно покинули этот свет: человеку отмерено определенное количество алкоголя, которое можно влить в себя без последствий. Но Кузнецов не умирал, не впадал в сомнамбулическое состояние, не болел, он только худел - до того, что в нем сохранились лишь жилы и кости, - и черты его приобрели еще более пугающий характер. Если приходилось гражданам столкнуться на улице с этим худым злым человеком, они старались поскорее разойтись с ним и не вызвать его раздражения.

Кузнецов вспоминал Анжелику и, напиваясь, предпринимал попытки разыскать. Подъехал он и к дому на Малой Бронной улице, где обитал Кротов, походил у пруда, поговорил с охраной: девушку в белых сапогах не видали? Она с вашим жильцом встречается. Ну, лысенький такой урод, не видали? Что, спросить нельзя? У вас тут секреты? Если видели, скажите, а врать не надо. Никого, разумеется, Кузнецов не обнаружил - лишь вызвал недовольство охранников. Однако те вели себя осмотрительно: никому не хотелось без нужды ссориться с этим несимпатичным человеком.