М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- Я славлю мира торжество,

Довольство и достаток.

Создать приятней одного,

Чем истребить десяток!

Кого-то в зале, может быть, и защемило неприятное соображение, что довольство и достаток одного, по всей вероятности, именно связаны с истреблением десятка, но одернул себя этот кто-то. Да что, сказал он себе, больше всех мне надо, что ли? Нашелся, тем не менее, среди партийцев человек, коему надо было больше иных. То был бывший редактор «Европейского вестника», небезызвестный в столице Виктор Чириков. Нимало не стесняясь произведенным эффектом, он шумно поднялся со стула, взмахнул нетрезвой рукой, привлекая внимание. Оратор и публика взглянули на него и были неприятно поражены переменой в облике известного весельчака и балагура. Некогда Чириков пользовался славой остряка, тамады и обаятельного человека - давно прошли те времена. Оставивший пост редактора сборника (а проще говоря, уволенный собранием директоров за поведение непотребное) Виктор Чириков говорил отныне, что он свободный поэт. И видом своим он подтверждал это утверждение. Рассказывали про него, что он слагал вирши и пил, но что он пьяный является на собрания, решающие судьбы страны, - про это не говорили еще. Кузин был шокирован видом былого знакомца - никто сегодня не рискнул бы Чирикова причислить к интеллигентам: мятый и нечесаный, новоявленный поэт видом своим пугал. По всей видимости, кто-то уверил Чирикова, что поэт должен пить и хулиганить, вот он и старался.

- А я знаю, чьи это стихи, - сообщил Чириков залу и икнул. - Вы не знаете, а я знаю! - Поэт подмигнул собранию. - Сказать? Или не сказать? Сами не догадаетесь, это ж образование надо иметь. Роберта Бернса стихи, вот кого. А вы уж думали, Борька Кузин написал. Куда ему! Он разве поэт? Не поэт Борька, и не может стихи писать. - Чириков икнул опять, громко, надрывно. Ел он сегодня, видимо, что-то отвратительное. - И все неправда, что он вам прочел, потому что Бернс был против достатка! Да! Плевать он хотел на достаток! Он был за бедность! Ик! И за свободу. Да! Он стихи про честную бедность написал, вы, буржуи!

Зал оскорбленно притих.

- Я вам сейчас настоящего Бернса почитаю, - заявил Чириков и надолго замолк.

- Вот сейчас… сейчас… Помог бы кто, что ли… Да что с вас, обывателей, возьмешь… - Вполне вероятно, что отверженные поэты именно так себя и ведут, но на поверку выяснилось, что выносить такое поведение малоприятно.

Кузин собрался было возразить Чирикову и пояснить, что такая трактовка Бернса - т. е. якобы приятие поэтом социальной нищеты и так называемого братства нищих - была навязана советскими переводчиками и давно устарела, как Чириков возопил, обращаясь к залу:

- Да какая разница! Ну, не могу вспомнить, так другое вам почитаю! Какое право вы имеете себя в последователи Бернса записывать, мещане! Ты. Юлечка, - его палец нашел в зале Мерцалову, - по любовникам богатым бегаешь? На шубу копишь? У-у-у, прошмандовка! А ты, Кротов, проститутка ты, вот ты кто. Гомосек. - Движение прошло по залу. Крепкие юноши, дремавшие в угловых креслах, зашевелились, двое из них двинулись к поэту-редактору - Я, я последователь Бернса! Свое вам прочту, так и быть.

Крепкие юноши спешили меж креслами, и будущее отверженного поэта предсказать было несложно, но Чириков все же успел сказать еще несколько слов:

- Вот вам стихи. Послушайте.

И стал читать:

- Я с вечера решил нарезаться,

И нынче вышло все по-моему:

В ногах еще остатки резвости,

Они несут к ведру помойному.

Чем жизнью жить на вас похожею

И чувств постыдных не стыдиться,

Уж лучше в грязь свалиться рожею

И до бесчувствия напиться.

Поэт именно и пьян был до бесчувствия, ровно до степени, описанной в сомнительных стихах. Прочитав непутевые свои вирши, Виктор Чириков простер руку в зал, и, подтверждая подлинность высказывания, пьяный Чириков грохнулся ничком, повалив вазочку с гладиолусами и разбив лицо о паркет. Крепкие юноши подхватили бесчувственное тело и поволокли прочь из зала. Кузин глядел вслед былому коллеге, горько было у него на душе. Глядели вслед Чирикову и другие. Как же так, размышляли люди в зале, интеллигентом же был. Многие вспомнили для сравнения проказы гомельского мастера дефекаций - было дело, да. Но ведь остепенился человек, сумел свое творчество сделать общественно значимым, преподает в Дюссельдорфской академии художеств. Видать, правду говорят: свято место пусто не бывает - и грешное место, оказывается, тоже не пустует. Освободилось место хулигана - и нашелся еще один бузотер.

Однако, как бы то ни было, собрание надо вести, и Кузин, извинившись перед публикой за пьяную выходку Чирикова, довел лекцию до конца, ответил на вопросы, а затем отправился в штаб-квартиру своего дорогого детища - Партии прорыва, - чтобы и там предсказать обновление России.

То, что новый виток преобразований не за горами - чувствовали все. Порой заходил на собрание Партии прорыва сам Михаил Зиновьевич Дупель, стоял в проходе меж рядов, слушал ораторов. Было очевидно, что свободного времени у Дупеля нет - он входил в зал резкими шагами, выдерживал несколько минут слушанья, кивал в ответ на крики восторга и выходил прочь. И весь облик предпринимателя свидетельствовал: решено дело. Что именно решено, кем решено, толком не ведали - но, судя по всему, ответственные люди там, на самом верху, в самом верхнем этаже руководства новой империей, дали Дупелю добро. Якобы летал туда Дупель за советом - и дали совет. Мол, сели они в Овальном кабинете, и сам президент ему сказал: дескать, давайте, господин Дупель, дерзайте, а мы вас шестым американским флотом прикроем. Было такое, не было - иди, знай. А говорят: было. Теперь он тут всех перешерстит, шептали друг другу люди. Coup d'etat, как важно именовала событие Роза Кранц, был готов. Пирог испечен, крем на пироге разместили, цукатами украсили. Сейчас подадим к столу. Еще немного - и свершится. Ахнете.

С другой стороны, и Кротов не зевал. Кузин, посещавший попеременно заседания обеих партий, мог подтвердить, что и у Единой партии Отечества перспективы налицо. Может быть, мировой капитализм и не поддерживает Кротова (хотя кто знает: например, Ричард Рейли заглянул послушать прения), но отечественные власти к нему явно благосклонны. В рядах слушателей можно было отыскать президентских мамок и нянек - вот сидят они, скромные, глазки потупили, а силища за ними - ого-го! Вот они, присмотритесь: во-он там сам Слизкин сидит. Видите, такой серенький мышоночек, ха-ха, далеко не мышоночек, если вглядеться. А это кто? Никак, сам Зяблов? Именно он.

И судьба России, решавшаяся в те дни, - а именно: на каких основаниях страна будет окончательно стерта с карты и кто возглавит процесс, - волновала свободолюбивые сердца. К кому примкнуть? Кто первым придет к финишу? На какую партию ставить? Что одобрит Запад - а что он совсем не одобрит? По всему выходило, что третьему правителю свободной России - лысеющему блондину с глазами волка - тоже вышел срок, и уже присмотрели ему замену. А вдруг - нет?