М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

- Все организовано?

- Да, теперь все организовано. И это сделано специально для тебя.

- Видимо, это справедливое общество, и организовано ради общего блага.

- Лучше ничего не существует.

- Но как получилось, что в основе этого справедливого общества - лежит творчество Дутова, а он - дурак? Как получилось, что условием общей организации являются опусы Джаспера Джонса, который не умеет рисовать? Объясните мне, как? Я согласен, что договоренность всех - есть условие общей свободы. Но однажды все увидят, что один из граждан сфальшивил - и вытащат из фундамента общества искусство. Если один кирпич кривой - здание не устоит. Этот кирпич рано или поздно треснет - тогда все здание рухнет, - Павел хотел сказать про любовь, но не сказал. - Я утверждаю, что если занятие, которое выдают за искусство, окажется не таковым - тогда будут обесценены все прочие занятия. Тогда и колбаса - не колбаса, и деньги - не деньги.

- Проверить это просто. Колбаса - та, что мы на завтрак ели, - это колбаса или нет?

- Колбаса.

- Значит, искусство - это искусство. И для того чтобы у банкира и колбасника была гарантия в том, что искусство неподдельно, существуют галерея и газета - то есть информация.

- Галерея - это вроде ревизора в банке и санитарной проверки в колбасном ряду?

- Галерист, журналист и политик - такие же члены общества, как колбасник, художник, генерал и банкир. Их работа состоит в том, чтобы регулировать деятельность производителей. Товар, искусство, деньги, война - покупаются и продаются. И нужны люди, следящие за сделкой. Вот твой друг, - Елена Михайловна указала на Голенищева, который наблюдал за беседой миндалевидными глазами, - твоему другу общество поручило присмотреть, чтобы все было честно.

Леонид Голенищев кивнул.

- А вдруг он - мошенник? - не мог остановиться Павел. - Если политик договорился с банкиром, чтобы обжулить колбасника?

- Ничего не получится - в организацию работы рынка вложено больше денег, чем те, которые может украсть один банкир и один политик. Жулика разоблачат.

- Значит, миром правит обмен?

- Это предпочтительнее, чем кровь.

- А если художник из Африки, когда его перевезут в метрополию, посмотрит - и скажет: чепуха это, поеду обратно. Что тогда?

- Выпадет из истории - только и всего.

- Значит, от воли одного человека в сложившейся договоренности - ничего не зависит? Но тогда почему такая договоренность называется свободой?

- Потому что свобода и анархия, - сказал Леонид Голенищев, вступая в беседу, - вещи разные. А ты стал анархистом и близок к помешательству.

- Нет, я не сумасшедший, - сказал Павел, - но в газетах много врут, рисовать художники не умеют, генералы воюют не там, где надо, а банкиры воруют. Знаешь, мне кажется, что колбаса в плохой компании.

- Ведь ты отведешь его в галерею? - обратилась Елена Михайловна к супругу. - Пора научиться зарабатывать деньги, - сказала она Павлу. - Давно замечено, что ответственность делает взрослее. У тебя есть семья.

- Что ж, отведу его в галерею, - сказал на это Голенищев и поцеловал Елену Михайловну за ухом. Завитки его бороды и завитки волос Елены Михайловны на миг образовали причудливый куст, и Павел смотрел, как колышется этот куст.

Леонид Голенищев отправился в спальню - сменить лиловый халат на костюм, а Елена Михайловна еще некоторое время изучала Павла внимательным взглядом, держа у губ сигарету и неторопливо затягиваясь.

- Ты не станешь меня огорчать? Леонид действительно твой друг. А отца уже нет.

Они подходили к галерее.

- Значит, авангард и прогресс - понятия родственные? - спросил Павел.

- Авангард ведет к прогрессу. Не лесные партизаны.

Прошли еще немного, и Леонид указал пальцем.

- Вот здесь.

- Какой грязный дом.

- Подожди, еще мрамором стены выложат.

- Если они такие прогрессивные, для чего в грязи живут?

- Терпение, - сказал Леонид, - на все сразу денег нет.

- Пусть у банкиров возьмут.

- Берут. Не хватает.

- Пусть им колбасники добавят.

- Работаем, - сказал Леонид, - работаем в этом направлении.

- Галерея Поставец - почему так называется?

- Называется по имени владельца.

- Дурацкая фамилия.

- Самая передовая галерея в Москве.

Павел, глядя на обшарпанный подъезд, изумился. Ему мнилось, что сейчас вступят они в храм с мраморными ступенями и светлыми окнами, он припомнил громкие имена галерей, какие знал по книгам, - Галерея Брера в Милане, Национальная галерея в Лондоне. Галерея Поставца разительно отличалась от них. Из темного подъезда шагнули спутники к железной двери, крашенной в серую краску. В то время по всей Москве - в квартирах и подъездах - установили железные двери. В одночасье город стал напоминать военную базу: тяжелые стальные двери трудно поворачивались на петлях, граждане выглядывали из-за них, точно танкисты. Отчего именно открытое общество обзавелось железными дверьми, а предыдущее, казарменное, обходилось без них, понять было сложно. Гостей долго изучали сквозь дверной глазок, после чего замок щелкнул, отодвинули щеколду, брякнула цепочка, и Павел с Леонидом прошли внутрь.

- Пришлось обзавестись железной дверью, - сказал человек, сидящий за столом, и быстро потер руки и зачем-то облизнулся. Розовый кончик языка прошелся по губам. - Думаю вторую дверь поставить - бронированную. Ступай, Тарас, - это уже было сказано охраннику, открывшему дверь, - сделай гостям кофе. Вот охраной обзавелся. Как без охраны?

Галерист в представлении и не нуждался. Славик Поставец, некогда прилежный секретарь Германа Федоровича Басманова, белокурый юноша, исчезнувший было со столичной сцены, но бойко возродившийся на ней, был известен решительно всей интеллигентной Москве. Сколько художников, сидя в приемной Германа Федоровича и дожидаясь, пока Басманов сыщет минуту в своем непростом графике, чтобы их принять, развлекали себя беседой с тонким и статным юношей. Советская власть рассыпалась в прах, исчез кабинет, куда слетались художники, точно мотыльки к лампе, исчез вместе с кабинетом и Слава. Думали, пропал насовсем, ан, нет - объявился и открыл галерею современного искусства.

О Поставце говорили всякое: и внешность у него легковесная, и половая ориентация сомнительная, и будто бы в молодости он плясал в фольклорном ансамбле «Березка», и секретарская работа его, мол, развратила. Что можно ожидать от вертлявого подростка? Однако публике был предъявлен уже иной Поставец - умудренный муж, хитрый дипломат. Поставец поправился, набрал мяса и прибавил к имевшемуся подбородку еще один. Легковесность из облика исчезла, разве что льняные кудри да тонкие руки напоминали о вертком секретаре советского чиновника. И двигался Поставец иначе: раньше ходил прыгающей походкой, теперь перекатывался по выставочному залу, неся впереди животик. От прежних времен сохранилась у Поставца привычка постоянно улыбаться - однако, расползаясь по упитанному лицу, улыбка не казалась застенчивой, как раньше. Теперь эта улыбка пугала, к тому же Поставец завел манеру постоянно облизываться. Катится вперед невысокий крепыш, смотрит маленькими глазками из щек и облизывается - какая уж тут легковесность. И что самое удивительное - не прошло и года, как общество убедилось: современное искусство-то цветет! Раз - и инсталляцию Стремовского купил Балабос за бешеные деньги. Два - и холсты Дутова взлетели в цене. Три - и Министерство обороны заказало оформление парада. Посмотрело общество на плотного человека, не похожего на былого Поставца, поглядело, как он взялся за дело, - и согласилось, что лучше кандидатуры не сыскать. Человек, проведший молодость в секретарях у заместителя министра культуры, как никто другой знал подноготную прекрасного, закулисные пространства искусства. А какой он там ориентации, плясал в ансамбле или нет - разница невелика.