М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

Некоторые трудности возникли в связи с фамилией. Интеллигентная Москва привыкла именовать его попросту Славиком, а теперь приходилось переучиваться и выговаривать непростую фамилию. Звучала фамилия странно, мешало и то, что на политической сцене страны в те годы появился скандально известный чиновник, то ли министр, то ли даже вице-премьер с крайне похожей по звучанию ругательной фамилией Сосковец. Неподготовленные граждане открывали бывало газету - а поперек страницы так и написано буквально: Сосковец. И что тут будешь делать? Перекрестишься, да газету и закроешь. Появлялись в те годы игривые заголовки - «Встреча Сосковца с Манделой», например. И ахали изумленные граждане: «Куда катимся? На первой странице газеты - этакое писать!» Но успокаивали паникеров люди сведущие: «Это не то, что вы подумали, а сотрудничество демократических структур! Это фамилия у министра такая своеобычная». Потом министр якобы исчез: то ли сбежал с миллионами в Чили, то ли затворился на даче от шума недоброго света, то ли посадили его за воровство - толком никто и не знал, разное люди говорят. Вроде бы писали что-то такое, куда-то там деньги из госбюджета ушли, но что конкретно писали, кто ж такое упомнит? Когда же на небосклоне столичной жизни зажглась звезда Славы Поставца, люди принялись показывать на галериста пальцем: мол, не иначе как родственник того деятеля - оттого и связи. Говорили, что-де через галерею отмываются ворованные деньги - и прочую чушь в этом же роде. Никто, между прочим, даже и не знал, действительно ли тот Сосковец украл казну, но русские люди, склонные предполагать худшее, считали, что да - определенно, спер. А теперь куда-то вкладывает уворованное - уж не в галерею ли? Вся эта нелепая путаница мешала Славе. Ни родственником, ни даже однофамильцем честнейшему, неправедно оболганному министру Слава, разумеется, не приходился, и в помощи тоже не нуждался. Тихий и воспитанный Слава приходил в неистовство от упоминаний скабрезной фамилии Сосковец, краснел, дергал щеками и стучал ладонью по столу: «Не Сосковец я! Поставец! Не Сосковец, а Поставец, понимаете!» руки его, ухоженные и гладкие, сжимались в кулаки, и казалось даже, что жестикулируют они сами по себе - будто бы в аккуратные манжеты его рубашки вставили чужие нервные руки, они-то и стучат по столу. «Запомните! Поставец! Попрошу не путать!»

Галерея его год от года делалась известнее, и жители столицы наконец позабыли опального премьера и его скабрезную фамилию. «Куда везти?» спрашивал таксист хмельного журналиста. «Двигай к Поставцу». И понимал таксист: стало быть, культурное мероприятие в столице. «Кто представляет вас на столичной сцене?» - спрашивали художника, и звучал надменный ответ: «Как это - кто? Поставец, разумеется». «Ах, ну конечно же».

- Ты понимаешь, куда попал?

- Здесь выставки устраивают?

- Здесь устраивают жизнь. Галерея - это трибуна, с которой художник общается с миром. Ты миру сказать что-нибудь хочешь?

Павел озирался в поисках картин; стены были чистые. В углу стоял телевизор, по экрану беззвучно неслись события дня - звук был отключен. Посреди комнаты стоял темный аквариум, в нем, плавно качаясь, липли к стеклам переливчатые вуалехвосты. Кое-где на стенах были аккуратно нарисованы углем квадраты и прямоугольники. Павел пригляделся к рисункам пристальнее.

- Вижу, вас заинтересовали эти вещи, - сказал галерист и потер руки. Жест непроизвольный, профессиональный, так колбасник одергивает фартук, а генерал крутит ус.

- Что это?

- Наша последняя выставка, - облизываясь, сообщил Поставец. - Мастер из Парижа - Гастон Ле Жикизду, художник культовый.

- И мейнстримный наверняка, - не удержался Павел.

- Безусловно, это мейнстрим.

- Что же это такое нарисовано?

- Проект называется просто - выставка. Художник изображает рамы, не заполняя их изображением. Перед нами призрак искусства, и данный мессидж каждый может наполнить любым содержанием. Нравится пейзаж - воображайте пейзаж. Нравится абстракция - представьте красочные пятна. Демократично и оригинально.

Голенищев и Поставец обсудили достоинство картин:

- Поразительно, что до Ле Жикизду никто до этого не додумался. А, казалось бы, идея лежит на поверхности, - сказал Леонид.

- Так бывает с открытиями: кажется, любой мог это сделать.

- И ни грамма дидактики. Ле Жикизду не навязывает своих пристрастий.

- Его позиция - это позиция человека, принимающего мир во всем многообразии, отвергающего директивы.

- Каждому зрителю он говорит нечто свое. Глубоко личное, персонифицированное искусство.

- Удобство данной вещи еще и в том, что ее каждый легко может унести с собой. Все предельно просто: вы покупаете определенный размер рамки, оплачиваете покупку, наш ассистент приходит к вам домой и в любом месте вашего интерьера изображает данную рамку. Вот ту, слева, мы продали уже шесть раз - видите красные точки?

И действительно, под нарисованной на стене рамкой было приклеено шесть красных кружочков из бумаги.

- Это значит, что вещь продана шесть раз, - объяснил Поставец. - К сожалению, по установленной договоренности, это предел - иначе мы выйдем в тираж и вещь утратит уникальность. А вот ту, - галерист кивнул на рамку на противоположной стене, - отчего-то не берут. Заходил банкир Балабос (человек, по-настоящему любящий авангард), и он уже было взял вещь, но в последний момент жена его отговорила.

- Обидно.

- Тяжелый хлеб, - Поставец улыбнулся, облизнулся, потер руки. - Сколько раз было, что в последний момент все срывается.

- Когда женщинам дают слово…

- Лаванда Балабос - чуткая дама. Не знаю, что на Лавандочку нашло. Видимо, Гастон не угадал размер вещи. Творил в Париже, а там другие интерьеры. Гастон уверяет, что именно эту вещь в Париже брали охотнее всего.

- Несовпадения в культуре быта.

- Прогресс - дело не одного дня.

- Мой друг Тушинский считал, - сказал Леонид, усмехнувшись, - пятьсот дней требуется. Однако не уложились.

- Преклоняюсь перед Владиславом Григорьевичем, но прогноз излишне оптимистичный. До сих пор (я не шучу!) говорят, что Ле Жикизду - шарлатан. Не переводятся дикари!

- Галерист - это воспитатель.

- Устаешь, как в школе - со второгодниками. Прихожу домой, включаю Шопена. Думаю: к черту! Махну рукой! Левкоевы давно меня зовут - открыть на Сардинии галерею. Но если прекращу деятельность, остановится не только моя работа - работа многих людей.

Подтверждая слова галериста, зазвонили сразу два телефона, а на экране телевизора появился энергичный юноша и страстно, но беззвучно принялся апеллировать к собравшимся в комнате. Поставец обошелся с техникой просто: на юношу махнул рукой, и тот так и продолжал надсаживаться впустую, один из телефонов переключил на охрану, другой поставил на автоответчик. Разобравшись с происходящим, Поставец дал пояснения. «Московская ярмарка современного искусства, - кивнул он на пылкого юношу в телевизоре, - аналог западных ярмарок, поддержана банкиром Дупелем. Выходим на общий рынок». Юношу в телевизоре распирало от убеждений, но отсутствие звука не позволяло в полной мере выразить себя. «Это критик Николай Ротик, - пояснил Поставец, - новая звезда искусствоведения. Метит в Розы Кранц. Не думаю, что есть шансы, не думаю». Поставец отвернулся от Ротика и указал гостям на аквариум с вуалехвостами. Он щелкнул выключателем, и в аквариуме вспыхнул свет, и одновременно полилась сладкая музыка. Невидимые прежде во мраке воды вуалехвосты пришли в неистовое движение. Тут же и обнаружилось, что помимо вуалехвостов в осветившемся аквариуме находится еще кто-то. Это был маленький голый человечек, босыми ногами стоящий на дне аквариума, а макушкой касающийся поверхности воды. Он был совершенно как настоящий, настолько, что Павел решил, что это гомункулус, выведенный Поставцам среди вуалехвостов. Рыбки заигрывали с ним и оплывали кругами вокруг его подвижного гладкого тела. В такт сладостной музыке голый человечек совершал танцевальные движения, поводил в воде руками, помахивал ногами и поматывал гениталиями. С маленького личика его не сходила улыбка. Поставец улыбнулся ему в ответ, а маленький человечек отвесил поклон и сделал витиеватый жест руками.