М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

Революция - это сведение счетов. Платить по счетам всегда неприятно, особенно когда жизнь в кредит стала нормой, но ведь иногда приходится. Во все времена и во всякой истории жестокость, в которой обвиняют революцию, объясняется простой непреклонностью заимодавца. В некий момент терпению его наступает предел, и тогда - пусть хоть и полезет запоздало кредитор за кошельком - форму оплаты уже будет диктовать он. Иногда революционеров называют варварами - и это бесспорно справедливо, ибо именно цивилизация устанавливает бесконечную систему взаимных кредитов, и варваром будет тот, кто потребует с культуры и цивилизации - наличные. Сказанное некогда римлянином Камиллом: «Рим выкупается не золотом, но железом», звучало с тех пор из уст многих варваров - и с трибун Конвента, и в Смольном.

Авангард раздавал обещания и выписывал векселя и не предполагая, что это к чему-то обязывает. Однако революция обещания исполнила и векселя погасила. Малевич обещал идеальные казарменные города, полагал, что эти прямоугольники и квадратики - идеал социальной организации? Извольте: вот казарменные города. Родченко хотел парадов физкультурников? Пожалуйста: вот настоящие парады физкультурников и певцы этих парадов еще более громкоголосые, нежели Родченко.

Так или примерно так думал Павел, и эти аргументы он и привел в третьем разговоре с Розой Кранц и Голдой Стерн, когда им довелось увидеться снова. Этот разговор он назвал «Революция и авангард». Вновь сидели они в гостях у Елены Михайловны и Леонида Голенищева, в их новом доме, и Павел ревниво смотрел по сторонам - куда подевались книги отца, где его любимые предметы? Книги отца, занимавшие все стены в прежней квартире, исчезли, то ли их выкинули при переезде, то ли спрятали. Теперь на полках стояли красивые фолианты в кожаных переплетах, они заполнили квартиру, и вместо репродукции Домье Леонид повесил красиво выполненную копию черного квадрата, а картину «Толедо в грозу» заменил старинный дагерротип, являющий седоусого генерала в эполетах, мужчину тициановской наружности.

- Как это у тебя сочетается, - спросил Павел, - весь этот антиквариат и квадратики?

- Где противоречие? - улыбнулся Леонид. И то и другое было загублено большевиками.

Вот тогда-то Павел и высказался - высказался полнее, чем в предыдущей беседе, сказал и про безответственность авангарда, и про то, что авангард и революция ничего общего не имеют. Сказал он и о паразитизме авангарда, и, сказав, сразу же пожалел. Оппоненты ответили ему следующее:

- Варвары нравятся? Варвары, которые подняли на вилы русскую культуру, губители цивилизации - они вам нравятся? - так сказала Голда Стерн.

Роза Кранц сказала так:

- Известный, к сожалению, феномен русского сознания: эсхатологическое мышление. Его носитель не замечает реальность.

А Леонид Голенищев сказал так:

- Моего деда, - он показал на дагерротип, в тициановском мужчине стали заметны фамильные черты, - подняли на вилы крестьяне в усадьбе. Сожгли библиотеку - мой дед был специалистом по Клавдию, переводил с латыни. Кое-какие книги удалось спасти, - Леонид кивнул на добротные, в телячьей коже, фолианты, - остальное сгорело. Тетки - маленькие девочки - скитались по России, насмерть замерзли зимой восемнадцатого. Мать выжила чудом - прислуга сдала ее в приют.

И Леонид показал Павлу семейный альбом темных от времени фотографий: две хрупкие девочки играют в саду в бадминтон, двухлетний младенец сидит в гамаке, гроздья сирени на первом плане, вдали богатый дом.

- Это теперь и твоя семья, - сказала Павлу Елена Михайловна, - это и твое горе.

- Пойми, - терпеливо сказал Голенищев, - в России были и другие проблемы, кроме помощи испанским голодранцам.

- Пусть так, - сказал Павел; участь замерзших девочек произвела на него впечатление, - но при чем здесь Малевич?

- Те самые люди, что жгли библиотеку, запретили Малевича, - так сказал Голенищев. - Мой дед, кстати, был меценат - собирал авангард. Эти люди разграбили коллекцию, сожгли библиотеку, убили деда.

- Но они же Малевича и разрешили - спустя пятьдесят лет. И они объявили его гением - еще через десять лет. И библиотеку новую они напечатали. И дали тебе министерский портфель. И девочек пожалели. Эти люди, которые запрещают и разрешают Малевича, они сегодня одних девочек жалеют, а завтра других.

- Что ты имеешь в виду?

- Девочки играли в воланы, а потом воланов лишились, потому что существовали миллионы других девочек, у которых воланов не было.

- Дети! Невинные дети!

- Да, и те тоже. Не менее невинные - только без воланов. Конечно, - замахал Павел руками, - вы не думайте, что мне не жалко девочек! Они знать не могли о том, как устроен мир! Но у играющих в воланы девочек был папа, который знал, что за границами сада с сиренью есть другой мир. И есть население России, которое столетиями продают как скот для того лишь, чтобы его дочки в саду играли в воланы. Он мог догадаться, что рано или поздно папы других девочек, тех, у кого нет воланов, придут к этому хорошему папе - и всадят ему вилы в живот.

- Вы оправдываете это убийство? - ахнула Роза Кранц.

- Я говорю про другое: тот, кто выписал мандат на убийство папы девочек, - сначала вдохновлялся Малевичем, потом его запретил, потом опять достал из запасника. Малевич от этого не поменялся - квадрат, он и есть квадрат. Просто девочек сменили - сначала разрешили одним голодать, а другим играть в воланы, потом наоборот, потом снова позиции поменяли - девочек много, квадрат пригодился на все случаи. Сначала его именем одних девочек мучили, потом других. Авангардное искусство - оно как мандат на деятельность: сегодня социализм строим, завтра капитализм. Это как вексель.

- Выходит, мой дед сам виноват, - весело сказал Леонид. - Ты считаешь, если дед собирал авангард, то он сам виноват в том, что его убили?

- Когда берешь вексель, надо знать, что придется платить. По любому кредиту надо рассчитаться.

- Опомнись, - сказала Елена Михайловна, - ты говоришь чудовищные вещи.

Павел достал фотографию, которую с некоторых пор всегда носил с собой: на ней молодая еще бабушка, Татьяна Ивановна, вела тощую лошадь мимо кривого сарая. Он положил фотографию рядом с той, на которой хрупкие девочки играли в бадминтон.

- Эту лошадь звали Ласик, это лошадь моей бабушки, матери моего отца, - сказал он матери и Леониду Голенищеву, - ее съели в голодном году.

- Отец народов организовал голод в Поволжье.

- Тогда голод случился по вине отца народов, а другой, когда умерла почти вся семья, случился до революции - в восьмом году. И по чьей вине он случился тогда? Вещами распоряжался отец твоих девочек, коллекционер. И, надо сказать, от восьмого года до двадцать четвертого в судьбе моей семьи мало что поменялось.