Александр Дорофеев - Московское наречие

Хоть и не ссыльным был Туз, а тоже не мог забыть райский сад в участке подножий, так походивший на уютное гнездо, – не какой-нибудь скворечник, но свитое с любовью, где могла отдохнуть душа. Да вот разворошило ураганом. Первыми его покинули Вера и Люба, полетев на юг в сопредельные страны за челночными товарами.

Но далеко не все оказались перелетными птицами. Филлипов в самые тяжелые годы уподобился святому Симеону. Дал обет столпничества, подвизаясь на обычном телеграфном. Избрал надежный с бетонным пасынком, близ Ярославского тракта под Мытищами и сидел на нем с утра до вечера в кирзовых сапогах и ермолке, озирая немытую Россию. Еще с весны занимал место, распугивая остальных журавлей. А если кто подходил прилепить объявление или узнать, не демонстрация ли это какого-нибудь протеста, делал вид, что чинит проводку.

Липатова его не оставляла, подавая на удилище пирожки с визигой. Через пару лет под пасху обет увял, и они занялись расписыванием яиц, которыми завалили всю ойкумену. Где только Туз не встречал эти деревянные яйца величиной с журавлиные, с броским вензелем – «Фил-Лип». Изящные, подходившие для любой обстановки, но не для ликера под названием «судья».

Профессор Лелеков, объединившись с Надеждой, чинил домашнюю мебель, начиная от пролетарских раскладушек с табуретками, кончая имперскими оттоманками и креслами. Настолько преуспели, что открыли в гнезде кашерный ресторан «Гоголь-Моголь», где подавалась всевозможная пища, годная для ортодоксов разных мастей.

«Кабы такие обеды бытовали за Евфратом, не скиталось бы племя Авраамово по свету, – мечтал дядя Леня. – Скажу больше, если б Адам с Евой так питались, не взглянули бы на чертов фрукт – по сей день жили бы в раю»…

И верно, знал бы Туз об этих успехах, так вернулся, возможно, с полпути. Но Будда завел его в эдакие дали, которые и в самых жутких пророческих снах не видели праотцы библейские.

Грибников набралось много – полный 707-й «Боинг». Рядом сидела дама, сразу привлекшая внимание размером ноги, а потом и общим, отчасти скрытым черным платьем. Кажется, в каких-то сусеках судьбы еще остались про запас новые знакомства. «Тоже по грибы?» – спросил Туз. «У меня их куры не клюют», – отвечала она с вызовом.

Ее звали Урсула Мюллернеллер, шведская подданная, но проживавшая в своем доме на берегу Тихого океана, неподалеку от Акапулько. Имя и фамилия, в которых сквозил балтийско-скандинавский хлад, неважно сочетались с теплым и беззаботным названием мексиканского городка. Все же над облаками Тузу удалось пронять ее девятым валом. «Асемос амор, – шептал он на ухо. – Сотворим любовь в авионе»…

Едва барахтаясь в волнах, Урсула откликалась прерывисто, словно захлебывалась: «Не против. Но прямо с похорон. Боюсь Бермудского треугольника. После»…

Однако до Майами все туалеты были заняты. А потом Туз отвлекся, разглядывая Мексиканский залив. Опасное изобретение – самолет. Всего за десяток часов в небесах человек не способен уяснить, как далеко его забросило, – в совершенно новый свет.

Урсула то вспыхивала, то угасала, как маяк на прибрежной скале, и что-то сочиняла, занося в блокнот левой рукой, направляя карандаш к себе, сверху вниз, как инопланетянка. Никогда прежде Туз не замечал, чтобы люди писали таким манером, и уяснил, наконец, сколь глубока пропасть меж цивилизациями. К обеду Урсула умылась и переоделась, представ в латинском образе – лавровое платье, маслиновые глаза и грудь, подобная юбилейным рогам изобилия. Она нервно вскрыла все упаковки, но к еде не притронулась.

«Богиня, дьоса! – приговаривал Туз, откупоривая вторую авиабутылочку джина. – Мы в перелетном раю». И нежно дул ей в ухо.

«Все! – встрепенулась она. – Эпитафия и траур окончены! Я только что с кладбища. Ты был на острове посреди Сены? Ну, как можно посетить Париж и не побывать в этом дивном месте? О, до чего там уютно! А какие надписи на плитах! Крумиру, например: “Он умер от огорчения через десять дней после своего хозяина”»…

«Как? – не понял Туз. – Кладбище рабов? И кто же такой Крумир?»

«Ах, ты не знаешь! – рассмеялась Урсула. – Это кот! Там покоятся в мире множество собак и кошек. Есть лев, пантера, слон, дюжина попугаев, три кобры, четыре голубя и гусь. А я хоронила мою руконожку по имени Ай-ай! – смахнула слезу. – У меня много любимцев. Для них купила лучший участок под тремя каштанами. Хотелось бы лежать рядом, – значительно взглянула на Туза. – Ты похож на рыжего зверька – назойливый, но привлекательный! Хочешь в мой зверинец?»

«Ну, вот повезло, – подумал он. – Безумная миллионерша!» И не стал носом крутить, гордо отказываться. Почему бы не побывать в инопланетном зверинце? Подмывало, конечно, спросить, в качестве кого, но воздержался, надеясь, как всегда, на лучшее.

С пересадками уже в ночи они прибыли в ее поместье на берегу Тихого океана. Туз заметил, что дом огромен и непонятен, как Бермудский треугольник. В саду слышалась ночная жизнь мелких, судя по всему, тварей.

В постели очутились стремительно, но Урсула успела нацепить зачем-то прищепку на нос. Изъяснявшаяся басом, запищала, как цыпленочек: «Ах, какая совместимость! Я чувствую себя такой маленькой! Будто вообще меня нет!»

«Ну, не такая уж и маленькая, – думал Туз. – В щелку не закатишься»…

И тут она исчезла – ускользнула из рук, точно канула в невидимую пропасть. Оставшись в крайне глупом одиночестве, Туз не знал, что предположить. Может, заснул внезапно, впал в краткое забытье? Пока изучал странный воздушно-водяной матрац и заглядывал под подушку, в дверях появилась, хохоча, мокрая Урсула, уже без прищепки: «Забавно?! Это ахтерлюк! Специальный агрегат, настроенный на мой оргазм! В нужный миг падаю в бассейн! Придает остроты чувствам»…

На утро в спальне Туз рассмотрел столь мощные узлы и орудия ублажения, с которыми и не подумал бы состязаться. Один их вид неволил содрогнуться. «Но пойми, хочется живого, а временами и животного секса, – улыбалась Урсула. – Механика, конечно, хороша, но холодна, не вполне угождает»…

Ее дом был полностью автоматизирован. Умный, смышленый – сам все делал, как надо, без кнопок и рычажков, но по какой-то программе. Туза поразил один из унитазов второго этажа, определявший вес присевшего и объем испражнений. Он сообщал все данные на трех языках, а затем исполнял бравурный марш. Разве что духовность не измерял, зато реагировал по китайскому методу на запахи, меняя цвет и указывая на неверное питание. От Туза краснел и заливался пожарной сиреной. Кроме того, был оснащен вакуумным «лимпиадором», насильно очищавшим прямую кишку. После этой процедуры уже ничего не хотелось.

Повсюду в доме тянулись лесенки-чудесенки, то есть эскалаторы. Встав на один, можно было с короткими пересадками объехать часа за полтора почти все комнаты. Как-то Урсула застигла Туза на этой подвижной поверхности и не отпускала, пока не вернулись с половой экскурсии на прежнее место. С тех пор, позабыв о своем ахтерлюке, стремилась к близости на всякого рода лестницах. Туз ознакомился с каждой ступенькой парадной. Побывали на винтовой в подвале, на стремянке в чулане, на потайной в левом крыле дома и даже на пожарной вовне. В общем, дни проходили весело.