Александр Дорофеев - Московское наречие

Дело было, похоже, на Великий пост, во время католической кварезимы, яростно соблюдаемой Урсулой.

«У здешнего солнца совсем иной вкус, чем у европейского», – говорила она, отказываясь от всякой пищи, и вкушая одного Туза – на завтрак, обед и ужин. «Насыщай меня! – умоляла. – Ты моя прана! Я питаюсь только тобой!» Конечно, его подмывало встать среди ночи и проверить, так ли это, да сил не было. Он спал без задних ног на укачивающей в разных режимах кровати, как препарированный, с прочищенными кишками, труп. Уже ощущал себя частью дома – только Урсула мигнет, и поехали по всем отсекам, с нулевого этажа до крыши.

Правда, в одну комнату доступ был закрыт. Вспоминая Синюю Бороду, Туз и сам старался держаться подальше. Мало ли, какие внутри причуды?

Впрочем, вскоре Урсула показала, что там творится. Это была студия с прозрачным потолком, где она создавала зримые модели психофизических состояний человека. Их заказывали клиники и отдельные клиенты. Туза глубоко поразили «истерия», «оргазм» и «шизофрения», похожая на редкий в ту пору сотовый телефон, наполненный внутренними голосами. От зеленой с прожелтью пластилиновой «тоски» едва не стошнило, и на «похмелье» он категорически отказался взглянуть. А посреди залы возвышалась, как статуя Свободы, модель климакса из мутного стекла и титана – в четырех измерениях. Внезапно рдела, накаляясь до испарины, и тут же отключалась, проваливаясь в черную дыру.

«Но труд всей моей жизни еще не окончен, – призналась Урсула. – Это модель чистилища»…

Работая над ней, она сказочно разбогатела, запатентовав как побочный плод машину по переработке мусора. Тогда же купила дюжину гектаров мексиканской земли, на которой построила умный дом. Более всего многомерностью и неописуемостью он напоминал то, что явилось когда-то пророку под видом Славы Господней.

Треугольный, но в то же время колесообразный. Да разве расскажешь о нем лучше Иезекииля – вид колес и устроение их – как вид топаза, и подобие у всех четырех одно; и по виду их и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе… И крылья его сверху были разделены, но у каждого два крыла соприкасались одно к другому… А над сводом… было подобие престола по виду как бы из камня сапфира… И сияние было вокруг него…

Увы, слишком умный этот дом имел склочный характер. Невзлюбил Туза – выпирал где ни попадя порожки, уклонял ступеньки, отключал свет под носом и не откликался на голос. Ущемлял то остановкой эскалатора, то внезапным закрытием двери по лбу, то кипятком из душа. А на стене кинозала вспыхивал время от времени зловещими письменами – мене, мене, текел, упарсин! Похоже, он считал Урсулу своей невестой. По-испански дом – «каса», а женитьба – «касамьенто», где привесок «мьенто», означает не что иное как образ мыслей, желание и волю. Короче, по своей программе дом желал хозяйку, а Туза хотел спровадить куда подальше.

Несмотря на пристрастие к технике, Урсула искренне любила все живое – особенно мелких форм и сатанинского облика. В саду среди плодоносящих фиг веселились сплошь карликовые – гиены, долгопяты и щелезубы, муравьеды и броненосцы, летучие вампиры и черные ревуны, мангобеи и краснозадые мандрилы, электрики, ветеринары и собственно садовники.

Не говоря дурного слова, Туз избегал этот вертоград. Но во время солнечного завтрака в беседке, когда руконожка-сын Уй-уй залез длинным пальцем ему в ухо, добравшись до среднего, не стерпел и высказался о рае в шалаше и адских дворцах. Урсула, кажется, не поняла намека, но произнесла загадочно, будто с подарком за спиной: «Ад в пятом измерении, а рай сразу в двух – в шестом и седьмом. О них достаточно сведений, а вот чистилище – место темное во всех смыслах. Что ты знаешь о нем?»

«Ну, открыто около семи столетий назад Дантом, – задумался Туз. – Там вроде не так уж плохо. Хотя, наверное, скучно, серо, однообразно»…

«Общие места, – поморщилась Урсула. – Я уйму денег пожертвовала Ватикану на исследование чистилища как четвертого измерения. Там обитают души животных. Всегда надеялась успокоиться среди моих зверушек. После смерти любимого лапундера уже намылила веревку, но заглянула напоследок в свежую газету. Представь, что я узнала, – церковь отменила чистилище как загробную сторону света! Упразднили, козлы, решением собора. Я была в бешенстве, но вскоре поняла – Ватикан близок к истине. Чистилище здесь, в этой жизни. Пройдя ее до половины, я очутилась в сумраке, – сделала она значительную паузу. – То был климакс! – И тень дурных воспоминаний скользнула по челу. – О, как там скверно! Но ты вывел меня по лесенке. Ах, эти спуски и восхождения! – прикрыла глаза и выпростала из-за спины руки. В одной был марципан, в другой – отбивная. Не взирая на солнце, немедля их проглотила.

«Наверное, это самое значительное, что совершил я в жизни», – размышлял Туз. Впрочем, этим его дары не кончились.

С первого дня в умном доме он чувствовал себя неловко, будто где-то чего-то чесалось. А после взгляда на модель тоски зуд окреп, и при внимательном осмотре обнаружился один из упомянутых стариком Гией «неприятных сувениров» – «мирские захребетники», как говорили в старину, весьма гнусные твари. Когда-то давным-давно они уже гостили пониже живота. Тогда близ буддийской ступы он спал в чужом мешке, пил часто и редко мылся в арыках, так что вернулся домой, как говорят латины, «мальакомпаньядо» – в плохой компании. Кто знает, чем занимались эти существа в Каракалпакии на развалинах древнего Хорезма? Возможно, поджидали именно Туза. Или переметнулись от Мими на память? В пустыне вели себя мирно, а в Москве, не понимая, куда их занесло, начали зверски кусаться. Истребить удалось, сплошь побрившись и едва не спалив себя керосином.

Слово керосин воскресило беседу с Кончитой о важной основе «кер». Но Туз отмел подозрения. Больше занимало, какой они породы – шпанские, галльские или нидерландские? По безбожности укусов, скорее всего, из Амстердама. Ну, коли обычные вши заводятся от тоски и неуверенности, то по какой же причине лобковые? Может, от чрезмерного веселья и национальной неопределенности? И пока ломал голову, Урсула неистово, припадочно зачесалась – приседала, подтанцовывая и крутясь на месте, будто за хвостом. Точно как сенбернарша у знакомых. И смех, и грех. «Ничего веселого! – мрачнела она. – Что за напасть такая?!» Туз уже собирал пожитки, но, разглядев все через лупу, Урсула умилилась до слез: «Пьехос де пубис! Малютки! Чуть больше миллиметра, а живые. Тут у меня для них вселенная»…

«Что значит имя, – подумал Туз. – Пьехос де пубис! Хоть поэму пиши. Услыхала бы по-русски, так не радовалась бы». И предложил, если нет керосина, применить для пробы бензин. Вот когда Урсула всерьез разгневалась. Все-таки умудрился вывести не только из климакса, но из равновесия вообще. «Асесино! Убийца! – всхлипывала, снимая площиц пинцетом и бережно пересаживая в хрустальную бонбоньерку, – Откуда такая жестокость?! Неужели все русские таковы?» Тем же днем заказала уютную банку из увеличительного стекла, чтобы наблюдать за их частной жизнью. Хотя Туз сомневался, перенесут ли малютки разлуку с лобком. «Хорошо, что чистилище вовремя прикрыли, – думал он. – А то, глядишь, и там бы встретились»…