Маша Царева - Женщины Никто

Были еще мужчины, мужчины, с которыми она надеялась связать судьбу, мужчины, от которых она что‑то хотела, мужчины, которые пользовались ею как красивой игрушкой, а потом, когда ее тело переставало дрожать от фальшивого оргазма, а завязанный узлом презерватив отправлялся в помойное ведро, уходили прочь, к другим горизонтам, брать штурмом другие города. Их было немного, и среди них не было ни одного, с кем она хотя бы на минутку почувствовала бы себя счастливой.

И вдруг Роберт. Откровение. Шок. Катарсис. Когда он впервые посмотрел на Полю, она вдруг почувствовала такое, такое, чего до сих пор не могла осмыслить или хотя бы определить. Тот самый электрический ток в кончиках пальцев, щекочущие крылья бабочки в животе, ураганные волны огненного румянца бьются в щеки, и почему‑то так страшно показаться идиоткой, а ведь он даже не успел к ней прикоснуться. Ей просто не повезло. Обычные женщины проходят через это огненное море в подростковом возрасте, когда пыл желания искренне путаешь с любовью до гроба.

Полина вспоминала Роберта с некоторым удивлением, ну как же она, взрослая баба, могла так оплошать? Перепутать любовь и электрическое желание, убить два года на болезненную рефлексию, почти сложить лапки и сдаться перед вечной мерзлотой маячившего впереди климакса.

Впрочем, бывают и более сложные и опасные ошибки. Взять ту же Анюту.

Анюта….

Думать об Анюте почему‑то было горько. Дурочка, такая счастливая дурочка, долго ли продлится это твое беззаботное счастье, надолго ли хватит твоего терпения. Отмывать его, пьяного, ничего не соображающего, не фокусирующего взгляд, ворочать его тяжелое неподвижное тело, укутывать в теплый флиссовый плед, а потом, утром, нести ему прохладный рассол и ерошить его волосы, и смеяться от умиления, и плакать от счастья, зарывшись носом в его свитер, прокуренный, изъеденный молью. Как она могла второй раз угодить в тот же капкан?! Да, Игорь Темный — это совсем не то, что ее бывший муж Васенька. Он умен, начитан, в нем есть отрицательное обаяние, чертовщинка, он утонченный и умеет взглянуть так, что мурашки по коже, наверняка он искушенный любовник и совершенно точно — великолепный собеседник, с ним интересно, он из тех, кто умеет держать на взводе, не перебарщивая, не доводя до пропасти. Но жизнь с алкоголиком — это и есть жизнь с алкоголиком. Носиться по врачам и шарлатанам от народной медицины, переживать, когда он уходит в запой, на своем горбу пытаться вытянуть его из заколдованного леса, подтирать его блевотину, смотреть, как он худеет, хиреет, тает, возить его на рентген печени два раза в год и тихо плакать под осуждающим взглядом врача.

Но Анюта по‑другому не могла. Если Поля путала любовь со страстью, то она, Анюта, — с жалостью. Она могла любить только того, кто заставляет ее сердце вибрировать в этом жалобном ритме. Того, кто заставляет плакать — но не горькими, а светлыми слезами. Того, кто надо спасать, тянуть.

Сколько женщин таких вокруг — половина России!

Полину приятельницу Валентину бил муж.

Бил по‑настоящему, самозабвенно, подло. Ему все казалось, что Валя изменяет. Он был у Вали первым и единственным, он был из той породы узколобых брутальных самцов, которые не выносили соперничества. Не желали соперничать даже с духами из прошлого, даже с Энрике Иглесиасом, за диск которого на туалетном столике Валя однажды получила выволочку. Он ревновал ее к официантам, которые, по его мнению, смотрели на Валентину как‑то не так. К коллегам мужского пола, которые звонили, чтобы уточнить дату собрания (в итоге ей даже пришлось бросить работу). К соседу по лестничной клетке, который однажды предложил помочь вынести остов новогодней елки, — в ответ на это невинное проявление галантности Валя затряслась всем телом и судорожно вцепилась в окаменевшее мужнино плечо. Он постоянно держал ее в страхе, в напряжении. Однажды выбил ей передние зубы. Намотал ее волосы на руку и изо всей силы опустил ее лицо на край столешницы. Сотрясение мозга, окровавленный рот — и все из‑за того, что Валентина обмолвилась, какой красивый, мол, был Жерар Депардье в юности. Потом он оплатил ей самые лучшие коронки, и Валя со смешком рассказывала, что давно пора было сделать новые зубы, и как хорошо, что появился повод, и теперь она чувствует себя моложе на десять лет. После каждого избиения он раскаивался, рыдал, уткнувшись в ее колени, а Валя гладила его по голове, в очередной раз прощая, хотя оба в глубине души понимали, что пройдет пара дней, и он снова сорвется из‑за какой‑нибудь ерунды. Несколько дней счастья, и снова она будет летать по квартире, загораживая голову от ударов, рыдая, визжа.

У Полины не укладывалось в голове, ну как же можно после такого оставаться с этим человеком, обнимать его, готовить его любимое картофельное пюре, ложиться с ним в постель, надевая ради него парадные кружевные стринги?! Ей казалось, что Валя ловит некий извращенный кайф. По ее мнению, Валентина была готова вывесить на грудь транспарант с банальным лозунгом: «Бьет — значит любит!» и в таком виде отправиться на демонстрацию таких же, как она, униженных, но не желающих считать себя несчастными.

Другая приятельница, светская девушка Олеся, жила в шатком мире, сотканным ее любовником‑наркоманом. Любовник был богатым и статусным бизнесменом, Олеся — нищей манекенщицей из Киева, которой казалось, что она вытянула счастливый билет, пока не узнала, что у ее Димы уже подгнивают вены, что он — полутруп с невероятной силой воли, позволяющей ему кое‑как играть хозяина жизни. Олеся влюбилась и бросилась его спасать. Что она пережила, можно было только догадываться. Даже Димины друзья говорили: брось ты это, ничего не получится, ты молодая красотка, легко найдешь свое счастье, не трать время, ему остались считаные часы, ему все равно, и на тебя ему наплевать. Но как она могла его бросить, после всего, что, как ей самой казалось, между ними было (а на самом деле она же все это и придумала)? Она спасала его три с половиной года, он оказался героиновым долгожителем. Бросила работу, постарела, подурнела, перестала делать маникюр и красить волосы, растеряла друзей. В итоге он, конечно, умер на ее руках. Но она до сих пор не верит, что любила не живого мужика, а призрака, до сих пор считает, что ей было ради чего пустить коту под хвост свою красоту и беззаботность.

Но объяснять все это Анюте?

Она все равно не поймет. Посмотрит своими космическими грустными глазами, печально усмехнется и тихо расскажет о том, какие у Игоря веснушки на плечах, и как он смешно изображает Жанну Агузарову, когда выпьет «Клюковки», и какая волшебная хрипотца вибрирует в его голосе по утрам, и как она любуется его лицом, когда он спит.