Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник)

Сад «Эрмитаж», сад «Эрмитаж»... О сад, сад, на заре шестидесятых я здесь летние вечера проводил, в Каретном ряду, № 4, где 26 мая 1896 года состоялся первый в Москве киносеанс, где Станиславский с Немировичем-Данченко спектакли давали в 1898–1901 гг., один из которых (спектаклей, если не ошибаюсь, это был «Возчик Геншель», а если ошибаюсь – пардон, сами в Литинститут не приняли) посетил в 1900 году В.И.Ульянов-Ленин; о сад, сад, где в бытность мою студентом еще существовала духовая музыка, и большие зеркальные шары имелись на дорожках, посыпанных красным песком, сад, где чай пили под зеркальными шарами из громадного пузатого самовара, сад «Эрмитаж» – где и поныне высится громадный кирпичный остов, сумрачное здание какого-то грядущего театра, совершенно не ко времени построенное, как утверждают, арендатором Я.В.Щукиным в конце Первой мировой войны. Где тот Я.В.Щукин? Где все это? Подставляюсь, но все же робко скажу, залившись легкими слезами, – ах, дяденьки, может, хоть в этом несуществующем театре нашлось бы ма-а-лень-кое такое местечко для моих пьесок. Я – тихий. Я – скромный. Я же ничего. Не знаете? И я не знаю. А кто знает? Никто не знает? Ну и хорошо. Поехали дальше, то есть не поехали, а это мы с Дмитрием Александровичем идем дальше к месту исторического события.

Что это я все о себе да о себе? Описать, что ли, моего спутника? Нет, пожалуй, времена нынче такие – опишешь человека, расскажешь, что о нем знаешь, а он возьмет да обидится, или, еще хуже, это ему реально повредит. Нет уж, лучше не стану я описывать Д.А.Пригова, пусть он сам себя описывает, он на это мастак. Или все-таки описать, а? Пожалуй, сделаю так. Встречу его на днях и спрошу: «Дмитрий Александрович, можно я вас опишу в контексте?» Если он скажет, что можно, то я его и опишу, а если скажет, что нельзя, то его и описывать не буду, пущай тогда он сам себя описывает и сам на себя обижается, если это ему реально повредит, а я его описывать не стану, зачем мне это, ну, а может, все-таки опишу, у меня ведь тоже есть свобода воли, что я, хуже других, что ли? Возьму и опишу Д.А.Пригова. Писатель имеет право кого хочет описывать. Захочу, так опишу, и никто мне тут не указ. Он мне сам недавно сказал, и сказал совершенно точно: «Правильно вы считаете, Евгений Анатольевич, что от мира ничего утаить нельзя, отчего и не надо ничего от мира утаивать – лишь тогда мир будет добр или равнодушен к тебе. А если ты от мира чего попытаешься утаить, то мир от любопытства влезет носом в твою нору, а нос его несоизмерим по сравнению с твоими размерами, и этот нос мира всю твою нору разрушит, а тебя оставит калекой». Так говорил Пригов, а может, это я ему сказал, я сейчас уже не помню, а может, кто-нибудь еще сказал или написал, а я подумал, что Пригов, – мало ли народу вокруг, и все что-то говорят, говорят, что-то все пишут, пишут... Зачем?..

Да, за всеми этими словесами я забыл сообщить что-нибудь историческое про памятник В.Маяковскому, установленный в 1958 году скульптором А.П.Кибальниковым, и про гостиницу «Пекин», открытую в 1956 году (архитектор Д.Н.Чечулин, 15 этажей, 209 номеров, 343 места), на фоне которой этот памятник замечательно смотрится. А что я могу сказать об этих двух объектах, когда, во-первых, в тот вечер я мимо них не проходил и видел лишь издали, не обратив ровным счетом никакого внимания ни на «Пекин», ни на «агитатора-горлана-главаря», а во-вторых, когда площадь Маяковского бурлила в конце 50-х – самом начале 60-х, то есть когда творческая молодежь читала у «Маяка» различные свои произведения, что мы можем видеть в популярном кинофильме «Москва слезам не верит», то меня в этом строгом городе еще не было, я тогда еще скромно учился в школах № 1, № 10 и № 20 сибирского города К., а когда прибыл в столицу и пошел в 1963 году к памятнику Маяковского, то там уже все кончилось. Хотя, возможно, и не совсем все, но я тогда не знал, вращаясь в иных сферах. Ведь выступали же и в нашем институте смогисты, например, члены поэтического содружества с аббревиатурой названия, которая вроде бы расшифровывалась так: Самое Молодое Общество Гениев. Выступали с эстрады, получив разрешение институтского начальства. А одного из них я даже встретил в 1964 году на квартире своего знакомого, поэта Т. , тоже гения, но уже немолодого, с одной стороны, а с другой стороны – автора официальной песни про кавалерию. Этот Т. тогда все собирался писать пьесу про Христа, все об этом говорил, что вот сейчас он скоро сядет за стол и напишет настоящую пьесу... да-да, не удивляйтесь, про Христа... Нынче он, по слухам, прижился где-то на азиатском Севере, служит на телевидении, купил моторную лодку и машину «ЛУАЗ», выпустил книжку собственных стихов пополам с переводами из азиатских советских поэтов. В четвертый раз женился, от всех четырех жен имеет детей, которые уже, наверное, тоже выросли и сами зарабатывают себе на хлеб, согласно законам.

А СМОГист Е., имени которого я не знаю, но уверен, что это не был Леонид Губанов, валялся в 1964 году вдрызг пьяный на диване у своего товарища Т., который был старше его примерно на 20 лет, и голосил смогист, что ему «Анастасия Ивановна» (по-видимому, А.И.Цветаева) только что подарила вязаный жилетик, который принадлежал «Марине Ивановне» (по-видимому, М.И.Цветаевой). А безумная тогдашняя теща поэта Т. (вторая) уговаривала своего бешеного зятя, чтоб он молодого гения ни в коем случае не оставлял ночевать, ибо, судя по его виду и речам, он вполне способен изнасиловать двенадцатилетнюю девочку, ее внучку, дочку Т. Т. грубо сказал «мамаше», чтоб она «не болтала глупости». Теща обиделась, она была старенькая, хроменькая, и обиженно запрыгала в другую комнату. Гений Е., как рассказывают, нынче из эстета стал пролетарием и грузит по ночам булки в булочной, а гений Т. вскоре после 1964 года сочинил вместо пьесы про Христа официальную песню о кавалерии, мелко разбогател, страшно заважничал, купил вьетнамские циновки, пишущую машинку «Оптима» и на излете 60-х с похмелья гонялся за женой с топором. Это когда я, уже будучи инженером, случайно оказался в столице, и мы с ним запили, упав ночевать на упомянутые циновки, а перед этим вылакав весь тот французский коньяк, который взбодрившаяся от «кавалерии» его жена берегла для приходящей учительницы французского языка, а за границу тогда еще никто не ехал, и думать об этом не знали. Жена у него тоже была очень прогрессивная, и, когда я им сказал, что обдумываю, не вступить ли мне в комсомол (1963), они оба на меня внимательно посмотрели и лишь через много лет признались, что обо мне тогда подумали... Жили они тогда очень бедно, почти нищенствовали, но дом у них был открытый и хлебосольный.

А на излете 60-х, жарким летним утром, я остановил поэта Т., бегавшего с похмелья за женой с топором, и мы пошли с ним в пивную, где я (признаюсь во всем, это моя исповедь!) тут же опился, как таракан, и, стоя в одиночестве на трамвайных путях Ломоносовского проспекта, орал прохожим, что я тоже гений и ученик В.П.Катаева, от которого я к тому времени уже получил первое и единственное письмо, где мэтр снисходительно поощрял мои начальные прозаические попытки...