Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник)

Но – Боже, Боже! Боже ты мой! Вот ты гляди. Боже, до чего я докатился в расцвете, так сказать, когда мне только что исполнилось тридцать шесть лет! До чего? А ни до чего я не докатился, я не шарик вам и не колобок, которого в финале лиса схавала... Просто... это самое... прощайте иллюзии, экзотические сии птички – гуд бай. А реализм прав. Малярийное болото разит окрестность, и нет спасения ни в доме твоем, ни в теле, ни в душе. Гудбай!

Зачем я жил на земле и зачем я есть? Будущее мое тускло и туманно, настоящего у меня нет, прошлое укатилось. Остров. Островное мышление, островная фикция, в которой я оскальзываюсь и тону. Прощайте! До свидания!..

Это значит, вот вы, товарищи, извольте полюбоваться на пьяненькие излияния моего персонажа. Это он вспоминает свои взаимоотношения с женой и Державой, которая зачастую отождествляется в его дискретном мозгу с женой, согласно формуле поэта Блока. В частности, мошенник Телелясов вспоминает, как он поколотил жену, ужасаясь грубой физической силе, идущей из его интеллигентного кулака. Ужасаясь и рыдая... он отправляется за лампочкой, которую разбил в пылу семейной ссоры... Телелясов – добропорядочный семьянин, но строговат стал последнее время и излишне раздражителен...

Он отправляется за лампочкой и сразу же делает открытие: в России пьют для коммуникабельности, так как нет культурного многовекового слоя у населения, которое взошло из низов, отчего русский все таит в себе и никак не может высказаться, мучаясь, как умный пес... А лишь как выпьет, то сразу же всем все говорит... Вот и получается, что пьяный русский из-за своей дикости лучше любого европейца. Все очень просто, потому что Бог никого не оставит и, чего кому не додано, всегда возместит... Потому что взять, например, Хиросиму, то есть конец Второй мировой войны. Американцы, как какие-то грубые люди, как нехристи, не обладающие многовековой культурой, пустили на Японию атомную бомбу, а русские, как православные, оказались умнее: они на конях проскакали Маньчжурию и тоже взяли ту же самую Японию, но русских все за это любят, а в Хиросиме и по сей день полны госпитали, и японцы вынуждены делать из бумаги белых журавлей... Американцев же они ненавидят, хоть и скрывают это изо всех сил, прячась под маской фальшивой восточной любезности и подписывая с ними различные декларации...

Граждане! Да я был просто уверен, что эта Старуха померла! Ну просто не было у меня в этом ни грамма сомнения! И как же я жестоко ошибся, каково было мое удивление, когда по ответственным делам служебной надобности я вновь оказался в поселке «Стекольный завод имени Павших Борцов» и увидел, что она как ни в чем не бывало идет по улице.

Немного о поселке, расположенном в районе сибирского города К. Его, несомненно же, коснулись преобразования благоустройства, как в кинофильме «Прощание с Матерой» по одноименной повести В.Распутина. Там, где был стол яств пионерского лагеря, которым заведовала моя мама, нынче высятся трехэтажные дома с газом и отоплением, а коров ни у кого нету... Имелся, уцелев, железобетонный бюст Сталина, так и его сейчас нету: построили дороги, клуб, столовую, стеклянный магазин – ничего не узнаю, а Старуха, смотрю, идет как ни в чем не бывало.

Вспомним, граждане, что было связано со Старухой тогда, в 1960 году, когда мне только что исполнилось 14 лет. Старуха, квартиросдатчик, была вдовой одного из Борцов, и кто скажет, что я вздумал глумиться над святынями, тому, честное слово, не поленюсь, а когда-нибудь как закачу в рыло, и пусть дальше все будет, как должно быть! Я ни над какими святынями не глумлюсь, чтоб вас черт побрал! Я описываю Старуху, которую встретил на своем жизненном пути. Я не делаю никаких выводов. Я чуждаюсь каких бы то ни было обобщений. Я живу тихо, скромно, и если мне запонадобилось вспоминать про Старуху, то нечего делать вид, будто от описания этой самой Старухи рухнет всяческий реализм и мой друг Ф.Килька будет вынужден возвратиться из Безбожного переулка столицы на свою малую деревенскую родину, по дороге побираясь в пыли и аккомпанируя своему жалобному пенью на русском баяне. Он – мошенник, подлец, дурак и лодырь, этот самый Ф.Килька. Он совершенно не оправдывает тех крупных денег, которые на него тратятся. Он втирает начальству очки, создавая бешеную видимость большой работы, а сам вверенный ему участок службы на фиг развалил, разбазарил кадры ценных специалистов, увлекся приписками, завышением объемов собственной ценности. Хорошо, если бы начальство разобралось, что за фрукт этот барбос, похожий на меньшевика, и какой от него идет вред нашей длинной Державе. Может, к тому времени будут какие-нибудь монастыри, и он раскается, став послушником, увлекшись бортничеством, дружа с птицами, травами и замаливая свои потребительские грехи в одинокой келейке с видом на нетронутую природу...

Старуха рассказывала, что в поселке был совет, а потом пришли каратели белой армии и поставили активистов под кедры. Грянули залпы. Старуха осталась вдовой и вступила в партию. Огневые годы, огневые годы... Огненные года... К 1960-му вроде бы уже вышла на пенсию, а может быть, и нет, как предлагала тогда Надежда Заглада, передовая работница Украины, – чтоб женщины работали и дальше, потому что дома им без работы скучно...

Старуха-квартиросдатчица являлась вдовой одного из Борцов, чьим именем был назван поселок Стекольного завода и памятник кому стоял при въезде при повороте с тракта: стела, вычеканенные имена, пионерский салют в праздники. Она прожила долгую жизнь, многое в жизни видела и плохого, и хорошего. Ее поджигали кулаки и стреляли в нее из обреза, когда она их определяла для перемещения в дальние края, она надрывалась в войну на хлебозаготовках, но не стала угрюмой к 1960 году. Пятистенок ее был чисто прибран и выбелен, на стенах висели реликвии, фото, открытки... Она была очень умная и могла говорить с кем угодно и о чем угодно. Ей очень нравилось тогдашнее руководство, и она горячо ратовала за кукурузу, о чем говорила мне, а также плотнику Николаю, малому с выдающейся челюстью, который тоже был ее постояльцем, но жил в какой-то, по-моему, каморке.

– У вас папа партейный? – спрашивала она меня.

– Да, – отвечал я.

– А мама?

– Мама? Мама нет...

– Зря, зря...– сокрушалась Старуха. – Все сознательные люди, все, кто хочут счастья своему народу, должны быть там, – говорила она, утверждая, что это цитата из какой-то речи тогдашнего главы правительства.

Она увлекательно, интересно рассказывала и, несмотря на бег времени, плакала при воспоминании, как один из расстрелянных выбрался из песочной ямы и пришел «на заимку», но это был не ее муж, это был единственный из уцелевших Борцов, и он умер уже после Второй мировой войны от инфаркта. Она с ним почему-то потом не дружила и отзывалась о нем сухо, без должной дозы почтения к соратнику, идейному брату своего мужа.