Альфред Кох - Отходняк после ящика водки

– Орлуша, дай коммент на «Пророка»!

– Даю. Каждая примерно четвертая строка охуительна, каждая четвертая – продирает. Остальное – живой хороший проходняк. «Иди, приди» – так себе… И вдруг про гад морских. Так не мог сказать больше никто.

– Это, Орлов, тебя взволновало потому, что возле журнала «Крокодил», в котором ты работаешь, есть ресторан «Гады морские».

Кох:

– Надо Орлуше заказать прозу про Пушкина.

Орлуша:

– Я Пушкина не читал.

Дальше дискуссия вновь становится бессвязной.

– А хотите пушкинскую порнуху?

– А где твоя симпатичная секретарша, ты ее уволил?

– Почему лучше ебать некрасивых? Я сейчас все объясню. Если у тебя не встал с красивой, тебе неудобно. А с некрасивой тебе все равно.

Кох:

– «Я люблю некрасивых женщин» – хорошее начало стиха!

– «А красивых совсем не люблю».

– «И красивых я тоже люблю».

– А я женщин узнаю по пизде. В лицо не помню, а на пизду посмотрю – о, я тебя ебал!

– А глядя на пизду, ты что видишь, характер?

– А в таком случае как пидорасы должны лицо определять?

– Ну уж понятно как…

– А лично я не верю, что по пизде можно вообразить лицо.

– Дорогое радио, прошу передать для моей жены и тещи песню «Я свободен».

– У Лукьянова – уникальная комбинация: среди его предков цыгане, мордва, евреи, и он в любой компании вытаскивает как проездной нужную нацию…

Петров:

– Мне в ресторане «Петров-Водкин», я считаю, положена пятнадцатипроцентная скидка.

Свинаренко:

– Но еврейство – это как джокер: перебивает любую карту. В смысле любую национальность.

Гринберг:

– Христос любит всех, а Мишка Леонтьев – только их.

Кох:

– Фридман пришел как-то на разбор Торы. Обсуждали такую вещь. Авраам, пока войска фараона их не окружили, сказал ей: «Говори, что ты моя сестра, а не жена». – «Почему?» – «Ну, тебя ебать будут… А потом снова будешь жена». Типа это нормально. Реально фараон на нее запал, пялил ее…

– Сару?

– Ну. А ты что, не знал этого?

– Ни хуя себе разговор… Жена Авраама!

– Он ее пялил, пялил, а потом вскрылось, что она не сестра, а жена. И фараон сказал: «Ну вас на хуй». И они, значит, собрали манатки и уебали с земли египетской. И Михал Маратыча спросили: «Ну как тебе это?» Он ответил: «Вопрос решил? Народ выжил? Значит, все в порядке».

Это совсем другая ментальность…

Гринберг:

– Отпусти мой народ, бля.

Стол запел хором, кто остался:

– Let my people go!

Орлов дал такую версию:

– Твой народ уже отпустили, он весь ушел, ты остался один за этим столом.

Гринберг:

– Подите вы на хуй…

– …Она использовала меня как предмет вожделения.

– Как фаллоимитатор.

– А ее муж ремонтировал мне компьютер. То и дело. А мне было неловко. Она говорит: «Представь, ты меня выгонишь, я вернусь домой злая и такое ему устрою! И еще детям вломлю. Так что давай еби меня, спасай семью».

Голоса становятся все развязнее и пьянее, а смех все глупее, интонации – все бессмысленнее. Хохот становится по звуку безумным. Пьяному все смешно…

Свинаренко:

– Один мой знакомый при разводе требовал 100 миллиардов сперматозоидов, в ответ на требование подруги возместить денежные потери. Вот и у вас был аналогичный случай, по миллиону сперматозоидов за мегабайт.

– А, и она приходила к тебе в офис и ломала компьютер!

– А ебал ты ее старательно или спустя рукава?

– Охуевшие люди.

Кох:

– Я вынужден вас покинуть. Хочу на прощание сказать, что существует некое недоразумение между немцами и евреями.

– Да, легкое, бля.

– Ха-ха-ха.

– Ну, это недолго было.

– Бывает такое; хуйня!

– Мы можем сделать первый шаг! Мы, немцы, искренне хотели…

– …как лучше.

Все уже пьяные. Давно причем.

Орлов:

– Давайте, давайте. Вы потом встретитесь с арабами в полуфинале.

Кох:

– Я о другом. Евреи и немцы должны сойтись на русском языке. Давайте выпьем за русский язык, он великий. Ура, товарищи! Я вас всех люблю крайне. Крайне! И я считаю, что причастен к успеху Гринберга.

Тот соглашается:

– Да, конечно! Ты сдвинул эту хуйню. Если б не ты…

– Это замечательно. Это фантастика! Вот я написал рассказ про человека, который ебет в день двух девушек, причем ему не важно каких.

Человек, который как раз и ебет этих девушек, пытается что-то сказать в свое оправдание:

– Я понимаю, что в литературе я не Платонов, в живописи – не Куинджи. Значит, что мне остается? Ебаться. Всё!

– Он выебал все поколение. Однажды он повез меня в Зачатьевский переулок, сказав, что покажет мне женщину, которая, в свою очередь, покажет мне небо в алмазах. Мы зашли и видим… Представьте себе женщину 45 лет в одних чулках, и у нее – все уже поели? – Далее он начинает жуткое, совсем не застольное описание неаппетитных телесных подробностей.

Гринберг перебивает рассказчика – начинает вслух зачитывать имена из записной книжки человека, того самого, который и не Платонов, и не Куинджи.

– Аля, Галя, Валя, Света, Галя… Гена! Аня, Тома, Ира, Надя… Елена Васильевна – крупно. Потом снова Люда.

– Ты зачитывай дату смерти и размер груди.

– Идите на хуй. Валя, Аля, Таня – Х.Б.

– Ладно, говорит, раз эта тебе не нравится, я тебе сейчас другую подгоню. – Это перебитый рассказчик пытается досказать историю своего грехопадения. – И приезжает женщина – два метра роста, с медалями на груди. Мне и эта не понравилась, и он, короче, обеих оприходовал. Он мне сказал: «Ничего, в следующий раз будут лучше».

Люди замолкают, слушают, даром что пьяные, история кажется им поучительной, они мучительно пытаются вспомнить что-то столь же значительное. Рассказчик, вдохновленный вниманием, продолжает:

– Мой друг – нравственный человек! Он не хочет тратить деньги на роскошь, он предпочтет эти деньги раздать русским женщинам. Которые окажут ему сексуальные услуги. Он им каждый день дает немного денег. Он их ебет в гуманитарных целях, чтоб у них не было ощущения, что им дают милостыню. В самом деле, представьте, вышел он на крыльцо ресторана и говорит: «Мариванна, вам тысяча рублей и вам тысяча, Эльвира Платоновна». А так у них иллюзия, что они нужны людям.

Свинаренко:

– У кого-то из классиков – то ли у Трифонова, то ли у Нагибина – был сюжет про блестящего офицера, который в войну ебал некрасивых женщин. И предупреждал, что через три дня уедет навеки, совершать типа подвиг. Его товарищи удивлялись, а он говорил: «Я им такой праздник устраивал! И дальше они уже жили иначе, они побыли королевами».

– А давайте пусть каждый из нас отъебет по одной бабе…

– Для нас это уже не будет новостью, – оборвал Гринберг.

– По красивой!

И снова загалдели нестройно и глухо.