Валерий Зеленогорский - ULTRAмарин

Она тоже не верила, что так бывает, но возможны варианты – в этом она была уверена.

Она никогда не подставляла его, никогда, даже когда одиночество было нестерпимо, не звонила ему в неурочное время, не звонила его жене, чтобы сказать что-нибудь побольнее, даже в принципе не допускала сделать нечто подобное. Даже не держала мысли о том, чтобы заявить о своих правах, не ходила к гадалкам, не ворожила и не привораживала.

Правда, несколько раз за пять лет она с горькой обиды за его шашни с разными сучками жестоко отомстила с другими, чужими, мужиками – просто так, без сердца. Она всегда делала это без сердца, считая, что спьяну женщине раздвинуть ноги не проблема. Это вообще ничего не значит – было и сплыло, без далекоидущих последствий.

Сделала она это от боли, чтобы и он пожарился на этой сковородке, как она, находя его в притонах пьяного и растерзанного. Он, вроде неглупый человек, совершенно бесхитростно и тупо рассказывал ей, что случилось в командировке нырнуть на чужую подушку. Она не понимала, зачем он это делает, а потом догадалась: он, несмотря на возраст, был мальчишкой, глупым мальчишкой с седой башкой.

Обидно было, что жене он об этом не болтал, считал опасным и неудобным, а девушке своей мечты – здрасьте-пожалуйста, вывалим наше дерьмо на голову, как свидетельство своей настоящей любви.

Она тоже ждала его звонков. Сначала было трудно говорить, мешала обида – долго помнило синее ухо его беспощадные удары, когда с налитыми бычьими глазами он выместил на ней свою беспомощность. Не смог принять решение уйти и отомстил за свою слабость, жестоко избил, нанес не только физическую боль. Это, конечно, зажило и прошло, а вот на душе осталась неплохая зарубка, иногда не только мешающая дышать, но просто не дающая переступить через обиду – за что? За какую такую измену она понесла такое наказание? В тот раз ничего не было, она сидела в пьяной радости от их последней встречи, сидела со своим мальчиком, просто так, а он налетел, и все пошло наперекосяк.

Она никогда бы не пришла в ресторан и не стала на глазах его семьи устраивать театр с битьем посуды и морд, хотя иногда очень хотелось, если быть честной до конца.

Она ждала его звонков – просто так, просто узнать, как он, просто успокоить, когда на него находила хандра. Часто самой хотелось что-то спросить, посоветоваться.

Иногда он вновь начинал орать, просто обижал жесткими словами и пошлыми замечаниями по поводу ее новой личной жизни. Тогда она отвечала резко, чего раньше себе не позволяла, не могла, чувствовала его пресс, а теперь, освобожденная от постоянной зависимости и его настроения, могла и не спускала.

Наваждение проходило, она отвечала резко, и он отступал: знала кошка, чье мясо съела. Он, сука, съел ее годы, схрумкал и даже не чихнул.

Но злость была только в ответ, когда он переходил грань, за которой была боль. Было ли ей хорошо в те годы? Ну конечно, все, что было с ней в те годы, – огромное время радости, ночных звонков, длинных разговоров и взглядов, и рук, совместного времени и общего дела – все было, и его не зачеркнешь, не сожжешь в печке, как старое пальто, перед отъездом на всю жизнь в Африку. Время, их время, когда все еще было хорошо, не спрячешь в чулан, не продашь – слишком высокая цена, да и покупателей нет на чужие воспоминания.

Вот уже три часа после ночной встречи она не спала, сидела на кухне со свежей бутылкой вина и пила мелкими глотками горькое вино нахлынувших воспоминаний.

Она понимала, что прошедшая ночь – это срыв, до этого она сорвалась на Новый год, когда к утру осталась одна за пустым столом и позвонила ему, чтобы сказать, что он для нее был, есть и будет всё.

Если бы не вино и новогоднее утро, она бы не дала воли своему сердцу, она натренировала его в жестоких схватках со своими слабостями, но она все же женщина, а не терминатор с железной начинкой, она позвонила.

Он взял трубку сразу, просто боялся разбудить домашних, стал шептать сдавленным голосом, что все хорошо, что рад, но говорить не может, а ей хотелось так много сказать – все, что накопилось за годы молчания. Молчания ведь не было, но слова, которые она складывала в чулан отчаяния, рвались на волю, однако абонент был недоступен. Вмешались, как всегда, иные силы: в его комнату вошла жена, и Маша слышала, как он заблеял, словно козлик, что никто не звонил, это радио.

А она слышала все по его телефону, засунутому под подушку.

Она ушла на кухню и стала из горла пить вино и говорить себе все, что предназначалось другому, она говорила ему, что ей плохо, что сил терпеть совсем мало, что ей хочется его видеть, пусть хотя бы как прежде – урывками и в случайных местах. Она хотела сказать, что ничего не забыла, что ей трудно, она не идет под венец и не рожает ребенка, потому что не уверена, что ему будет хорошо на этом свете, и еще много чего она хотела сказать, но он, тот, кто должен был быть отцом ее ребенка, лежал под подушкой, дрожа от страха. А как на него рассчитывать, если он не может выйти из дома и поговорить с ней о том, что разрывает ее на части?..

Она вспомнила то, что не пускала в голову, даже когда свет ей был особенно не мил: когда, поняв, что их отношения замерли на точке ни туда ни сюда, она решила родить от него ребенка.

Это немыслимо трудное решение она приняла зрело и осознанно.

Она никогда особенно не желала детей, собственный опыт убедил ее, что дети не всегда радость, она видела, как родители по разным причинам мучаются со своими чадами, дети иногда совсем не ангелы, благодарности от них не дождешься. Но она решила так завершить свою любовь – если нельзя взять своего мужчину полностью, то пусть часть его останется с ней навсегда, пусть маленький человек с его глазами, руками и походкой будет с ней ежесекундно, ежедневно, без выходных и ночей, когда он должен быть в своем доме.

В один из чудесных дней, когда им удалось фантастическим образом оказаться на берегу океана всего на два выходных, они гуляли, и она, запинаясь от волнения, сказала ему, что хочет ребенка, их ребенка, плод, который соединит их навеки.

Боже мой! Как он испугался, как, заикаясь, стал объяснять, что это сложно, трудно растить ребенка одной – а вдруг заболеет и т. д.

Он так разнервничался, что его пришлось пожалеть, хотя самой было ужасно. Он побоялся проблем и моральных неудобств – конечно, у него уже были дети, он даже не хотел думать, что у него будет еще один, их общий, ребенок. Ну это для нас не новость, его эгоизм в их отношениях всегда убивал ее.

После того дня в ней что-то сломалось – она поняла, что ей здесь рассчитывать не на что, он будет жить, как ему удобно, а ей надо самой думать о своей жизни, как всегда самой. Она знала, что сумеет, она всю жизнь рассчитывала на себя. Один раз впала в иллюзию, что вот человек, который изменит ее жизнь. Ни хера подобного. Она сделала еще три глотка и поставила бутылку на пол. Праздник закончился, не начавшись.