Алексей Иванов - Блуда и МУДО

Упыри шли авангардом. Щёкин быстро догнал их, и тотчас там начался какой-то ожесточённый и крикливый спор. Дальше, выдержав неприязненную паузу, шагали Серёжа и Наташа. Битва так подняла мужскую самооценку Серёжи, что он забрал у Наташи её рюкзак и нёс его на груди. Костёрыч шёл вслед за Серёжей и каждые три минуты предлагал ему нести Наташин рюкзак вдвоём. За Костёрычем двигалась Милена, которая в трудных местах – в высокой траве или на переправе через ручейки – почему-то бралась обеими руками за свою панаму. Моржов замыкал шествие: курил и любовался задом Милены, обтянутым тонкими шортами.

Чем горячее становилось на солнцепёке, тем ярче раскалялось воображение Моржова. Речка обтекала отмель с двух сторон – словно раздвигала ноги. Напряжённо деревенели вертикали сосен. Дальние горы вздымались, как локти закинутых за голову рук горизонта. Небо слепило так, что в глазах плыли тёмные пятна.

На участке, где можно было идти рядом, Моржов поравнялся с Миленой. Милена покосилась на него и негромко призналась:

– Знаете, Боря, идите лучше впереди… У меня ощущение, что вы поджариваете меня взглядом… – И она взялась за поля панамы.

Услышав голоса, Костёрыч торопливо замедлился.

– Что, устали? – обеспокоенно спросил он, близоруко оглядываясь. – Давайте, Милена Дмитриевна, я ваш рюкзак понесу… Я же мужчина.

Сослепу он и не заметил, что Милена без рюкзака.

– Благодарю, – усмехнулась Милена.

В её усмешке было столько пиксельного сомнения в тождестве понятий «Костёрыч» и «мужчина», что Моржов почувствовал, будто ему отвесили пинок. «Закон гор», – подумал Моржов. Он молча шагнул вперёд, обгоняя Милену. Смотреть на её задницу больше не хотелось.

Вскоре Щёкин объявил привал – как раз подвернулась хорошая и чистая полянка под склоном. Жаль только, что не было выхода к реке: поляна заканчивалась невысоким – с полметра – обрывом. Щёкин уселся в траву в самом живописном месте, а упыри расположились вокруг Щёкина. Щёкин для всех достал из своего рюкзака пакет помятых бутербродов с сыром и колбасой. Эти бутерброды утром перед отъездом настрогали Розка и Сонечка.

– Иди, иди отсюда! – ревниво закричали упыри подошедшему Серёже. – Жри с Дерьмовочкой там, а с Дрисанычем наше место!

Серёжа молча взял бутерброды для себя и для Наташи и ушёл под вербу, где Наташа уже расстелила газету и выставила термос.

– И чай твой мы пить не будем! – крикнул Гершензон.

– А вам никто и не предлагал, – буркнул Серёжа.

Моржов пристроился чуть поодаль от Щёкина, рядом с Миленой. Сидя на попе, Милена вытянула длинные гладкие ноги и, гимнастически нагибаясь, массировала икры. Чувствуя моржовский взгляд, она как-то загадочно, безадресно улыбалась. Костёрыч бегал по всей поляне и что-то раздавал – то печенины, то йогурты, то варёные яйца.

– Вы чего сегодня на Пектусина наехали? – чавкая, спросил Щёкин упырей. – Только не надо мне опять про бабу и крысу…

Моржов заметил, что с упырями Щёкин сразу упрощался – начинал чавкать и чесаться, лазал пальцами в еду, облизывал руки. Видимо, это была его методика демократизации.

– А чего он Дерьмовку выше нас ставит? – объяснил Гершензон.

– Вам Ландышева нравится? – спокойно спросил Щёкин.

– Она овца! Затычка! Дом-два! Гайка! Телепузик! – тотчас сказали упыри.

– Вообще скунс, – добавил Гершензон.

– Значит, не нравится, – подвёл итог Щёкин. – А ему нравится. И вас он не слушает, а делает так, как считает правильным. Значит, он правильный пацан. Самостоятельный. Настоящий.

– А мы чо, не настоящие? – оскорбились упыри.

– Конечно нет, – подтвердил Щёкин. – Вот ты бы, Гонцов, стал драться один с четырьмя пацанами?

– Я чо, псих? Я бы в них бомбочку кинул и убежал.

– А ты, Ничков?

– Да я своих друганов позову! Фиг ли я один-то буду?

– А ты, Гершензон?

– Один в поле за двумя зайцами не гоняется!

– А я уже дрался! – закричал Чечкин. – Меня на Багдаде…

– Погоди, – остановил его Щёкин. – Видите, по своей охоте никто из вас против четырёх драться не станет. А Серёжа дрался против вас. Потому что Ничков обидел его девочку.

– Ну и пусть! – заорали упыри. – Если бы не Брилыч, мы бы Пектусина вообще урыли!

– Не в этом дело, – терпеливо пояснял Щёкин. – Дело в том, что он поступил как надо. Поэтому он настоящий. А вы – менты позорные, вчетвером против одного. Да ещё и с железной трубой.

– Мы не менты! – завопили упыри. – Вы чо гоните?!

– А только менты и падлы разные толпой на одного нападают. Ты, Чечкин, вообще сзади налетел, как шакал. Мне на вас смотреть противно было. И на скалу с вами идти совсем не хотелось.

– Дак не ходили бы, – сквозь зубы процедил Гершензон.

– А я, как Васенин, тоже хочу быть настоящим, – пояснил Щёкин. – Если я обещал вам – значит, должен сделать. Настоящий пацан всегда делает как надо.

– Много вы делаете как надо… – проворчал Гершензон.

– Ну, сколько уж получается, – согласился Щёкин. – Но я всегда стараюсь. Вот вы меня сегодня достали, и я мог сказать вам: «Поход отменяется, свободны, пацаны, сами виноваты». Но тогда получилось бы, что я не сдержал своего слова. И я пошёл с вами. Хотя наказать вас за разбой было бы правильнее.

Моржов курил, наслаждаясь: Щёкин редко когда допускал посторонних к своим сеансам морали для упырей. Милена с недоверчивой улыбкой заинтересованно слушала Щёкина.

– В чём тогда разница между правильным и настоящим? – угрюмо спросил Гершензон.

– Правильному просто – он всегда всё делает по правилам. Но это и дурак может. А настоящие дураками не бывают. Настоящему всегда надо думать. И он может поступить даже неправильно, если другим от этого по-настоящему станет лучше.

– Например?… – потребовали упыри.

– Хорошо, вот пример, – согласился Щёкин. – Ты дружил с девочкой, а её изнасиловали, – безмятежно рассказал он. – Ты нашёл того гада и убил его. Это не правильно. Но по-настоящему. Потому что этот гад больше никого не обидит, а другие гады побоятся, что их тоже убьют, если они так сделают.

Моржов поостерёгся бы давать упырям подобные уроки. Но упыри были уличные паца, они и без Щёкина всё знали, видали, чего и Щёкин не видал. Для их раздолбанного мировоззрения требовался пример, абсолютный в своей правоте и цинизме.

Уличные паца думали.

– Так тебя потом самого посадят… – сказали они.

– Посадят, – кивнул Щёкин. – Жизнь вообще несправедливая. Но настоящий – это тот, кто живёт правильно и в несправедливой жизни. Он знает, что его кинут, и всё равно делает. Вы сами, наверное, думаете: «Дурак Дрисаныч, на хрена он эту пургу нам гонит, всё равно мы Пектусина зачморим». А я знаю, что должен сказать вам это, потому что так будет правильно, вот и говорю. Хотя всё, что я говорю, вам по фиг.