Алексей Иванов - Блуда и МУДО

– Понимаю, – кивнул Щёкин. – Вторник, первый рабочий день… А чего ты хочешь тогда?

За окном вдоль железной дороги корячились гаражи, заборы, ржавые будки, кирпичные развалины, поленницы, столбы, заброшенные насыпи, остовы комбайнов и грузовиков. Но за всем этим привычным безобразием горизонт как-то нехотя изгибался зелёными холмами Колымагиных Гор. Земля словно бы ещё не решила, быть ей кручами или долами, лиственной или еловой. Она смущённо колебалась, как девушка-подросток в первый раз на диком пляже: остаться ей в платье или же раздеться, обнажая ещё недозрелые округлости грудей и бёдер. И своё смущение, стянув купальник, она компенсирует матом и грубостью всех этих придорожных штабелей шпал, котлованов, свалок и сараев.

– Ты не поверишь, чего я хочу, – с чувством сказал Моржов Щёкину. – Я хочу, чтобы не было конца света.

Щёкин посмотрел на Моржова немного изумлённо и как-то затравленно, вздохнул, пожал плечами и назидательно изрёк:

– Жизнь – это кузница!

Электричка заклокотала и затряслась в торможении.

– Пошли, – сказал Щёкин, вставая.

Остановка «Троельга» приютилась носом в склон горы.

Двери раздёрнулись. Щёкин с рюкзаком прыгнул вниз, и Моржов по ступенькам скатил ему велосипед, а следом выбрался и сам. Электричка зашипела, захлопнула двери и толчками поползла вперёд. Отступать Моржову и Щёкину было некуда – под пятками щебень уже осыпался с обрыва кювета. Стенки вагонов ехали так близко от лица, что Моржов отвернулся.

Когда он повернулся обратно, электричку, как ведьму, с воем уносило в еловую перспективу. За железнодорожными путями из-под насыпи виднелись три шиферные крыши с антеннами и кирпичными трубами. Следом за крышами простиралась живописная неровная долина с лугами, перелесками, заплатами огородов и дальним селом, где над зеленью лип торчала свеча колокольни – прозрачная, словно ледяная. Облака расползлись ветхими лохмотьями, не в силах перекрыть такое огромное пространство, и над долиной кое-где сияла голубая нагота неба. Косые потоки света от невидимого солнца медленно подметали простор, словно дожди.

Похмельный Моржов неуклюже полез на велосипед, как пьяный моряк после рейса – на жену.

– Ты чего? – тотчас заорал Щёкин. – Я твой мешок поволоку, а ты с горки – и к девкам на автопилоте, да?…

– Жестокая сволочь, – пробормотал Моржов и нехотя убрал ногу с рамы.

Они перебрались через рельсы, и с другого края насыпи Моржов увидел склон горы. Прямо под насыпью параллельно железной дороге тащилось узкое, мятое и дырявое шоссе. С него вниз сваливался разъезженный просёлок. Здесь в косматых палисадниках стояли три выцветших щитовых домика. Склон горы был луговой, но слева на луг вторгался клин высокого ельника. Он тянулся до самой низины, где вихлялась и сверкала Талка, вся в рыжих отмелях и островах. Просёлок деловито спускался к речке вдоль елового клина и заворачивал куда-то за его угол. Напротив этого поворота через Талку перекидывался деревянный половичок мостика, подвешенного меж двух бревенчатых треног. Тропа с него убегала к дальнему селу и по-собачьи быстро терялась в полях.

– Это, значит, разъезд Троельга, а там село Колымагино, да? – спросил у Щёкина Моржов, припоминая карту области.

Щёкин рассматривал окоём суженными глазами.

– Неправильно говоришь. – Щёкин вдруг почему-то обиделся. – Я ведь здесь всё уже переименовал для удобства. Там, – Щёкин махнул рукой в сторону колокольни, – теперь село Сухонавозово. А это, – он указал на домики разъезда, – деревня Яйцево. Потому что здесь живут два очень крутых… э-э… друида. Ты их ещё увидишь.

– Что за друиды? – удивился Моржов.

– Друиды – это деревянные деревенские андроиды, – мрачно пояснил Щёкин.

Моржов вздохнул.

– А где наш пионерский лагерь? – спросил он как можно осторожнее.

– За лесом, – злобно сказал Щёкин. – Его вообще из цивилизации не видать. Полная блуда, короче говоря. Загнала нас Шкиляева в дырищу…

Они спустились с насыпи на шоссе, пристроили рюкзак на седло велосипеда и пошагали вдоль домиков разъезда. В палисадниках сушилось бельё.

– Я вчера придумал, как мне резко разбогатеть, когда меня выгонят из МУДО, – рассказывал Щёкин, за руль толкая вперёд велосипед. – Открыл новую профессию – идунахер. Это специалист, который ходит на хер. Открою свою фирму, стану первым и самым богатым идунахером Ковязина. Если кому-то надо кого-то послать на хер, он мне звонит. Я сразу приезжаю, он мне платит и посылает меня. За дальнюю дорогу буду брать двойные командировочные. Поначалу, думаю, учредить штат человек в тридцать. Потом, конечно, штат придётся увеличивать – спрос-то будет ажиотажный. Ну, затем филиалы по всему миру разбросаю… Разбогатею, выкуплю Троельгу и организую здесь корпоративный музей. Экскурсоводом возьму Костёрыча, с ним уже договорился. Он будет водить всяких японцев по Троельге и рассказывать, как всё началось с того, что Шкиляева послала меня сюда на хер.

Теперь они уже шли под гору по мягкой, песчаной просёлочной дороге с травяной холкой между колеями.

– Ехали медведи на велосипеде, – бормотал Щёкин. – А за ними педики на велосипедике… Слушай, у тебя же на велике на раме седулка приделана… Давай ты наденешь рюкзак и поедешь, а я на седулку сяду. Домчимся до лагеря за секунду, как Гагарины.

– Иди на хер, – мрачно сказал Моржов.

Слева над плечом Моржова поднималась высокая, мохнатая стена елей. Моржов вспомнил, как в таком же ельнике он писал свои пластины из цикла «Еловые стволы». (Капелла Поццо и Бьянко, два серебряных лота арт-аукциона…) Ёлки походили на монахинь, до пят закутанных в чёрное, с остроконечными клобуками на головах. Раньше Моржову казалось, что в женском монастыре и укрылся рай, когда в тайне от всех любовь молча и свирепо взрывает уставы и устои. Но после тех пленэров он понял, что всё это – враньё несостоявшихся сладострастников. В глубине ельника, как в тёмном монастырском подвале, было сумрачно, холодно, сыро. Все пути загромождали осклизлые валежины, что обросли бородами плесени и растопырили отточенные мёртвые сучья. Под густым оперением папоротника росли только нарывы мокрых мухоморов. Даже солнечный свет на дне ельника стекленел разводьями паутин, словно изморозью на зеркале, и уже не грел.

– А как там девки устроились? – спросил Моржов.

– Да устроились как-то. – Щёкин пожал плечами. – Хрена ли, они ведь третий день здесь уже. Шкиляиха всё подогнала: продукты привезли, газовый баллон для плиты на кухне, посуду одноразовую, волейбольные мячи, пластилин, блин, какой-то. Нашенским детям – ни шиша не полагается, они же ночевать здесь не должны, а америкосам купили спальные мешки, настольные лампы, полотенца, шампуни там всякие – в общем, комбижир ежедневно. В Яйцеве Каравайский нанял друидов, и они с Костёрычем подшаманили что надо: койки собрали, проводку проверили, сортир палками подперли. Полный щорс, короче. Теперь всё: ждём ваше сиятельство.