Борис Карлов - Плагиат (Исповедь ненормального)

— Я подняла с пола. Это выпало у тебя из кармана, когда ты раздевался.

Гусев понял: та самая записка на «суахили».

— И что там написано? — поинтересовался он, усаживаясь в кресло. Немного расслабился, открыл пиво, поднёс горлышко к губам. Не могла же, на самом деле, Берёзкина владеть африканскими языками.

— Не знаешь, что написано?

— Прочти, пожалуйста.

— Про-вер-са на вса-кий слу-чай.

— Что?! — поперхнувшись, Гусев облил себя пивом.

— Английскими буквами.

Вот этого юмора он с бодуна даже не понял.

— Что?.. Дай!

Выхватив бумажку, впился глазами в закорючки, а кадры уже мелькали дальше: анализ крови, СПИД, огласка, долгая смерть прокажённого в одиночестве.

Вдруг его оглушил удар, другой, третий… Сначала ладонями, потом кулаками… Гусев скрючился и сгруппировался; теперь удары приходились по рукам и затылку.

— Ой-йоо!.. — вскрикнула Берёзкина, отошла и затрясла рукой. Тв-варь…

Голова оказалась твёрже кулака.

— Ну всё, — сказала она и стала быстро одеваться. — Если триппер — тебе не жить. Понял? — она схватила его за волосы и подняла лицо к свету.

— Сейчас пойду… сегодня… завтра проверюсь.

Берёзкина плюнула ему в глаза и вышла, сильно хлопнув дверью.

— Если триппер, чего ж не жить… — пробормотал Гусев. — Жить или не жить — вот вопрос…

Кира была женщиной, закалённой в боях. Если бы её, условно говоря, откуда-нибудь выгнали и хорошенько попинали ногами, она бы просто встала, отряхнулась, вытерла платочком кровь под носом — и начала всё с начала.

У Гусева не было опыта серьёзных неприятностей, по крайней мере таких, какие напрочь вышибают из седла людей слабовольных. Он не был трусом и мог порисоваться перед самим собой и зрителями в условиях, опасных для жизни. Но тут он запаниковал. В долгом, позорном и мучительном умирании, когда тело отказывается подчиняться и гниёт заживо, нет места для куража. Это не какая-нибудь дуэль на шпагах или даже рулетка наедине с собой, с пулей в барабане.

И он твёрдо решил жить не более месяца, если анализ крови покажет, что всё плохо.

Прошло три недели. Два раза Кварцхава собирал нас и других редакторов для выработки стратегии и подведения итогов работы. Всё шло как нельзя лучше, новый телевизионный канал был готов к мощному информационно-развлекательному старту. К этому времени Гусева с нами уже не было. Не то, чтобы он умер от СПИДа или застрелился, я вообще не знал об этой истории, просто он запил и сошёл с дистанции. Кварцхава назвал это «одной из возможных потерь, заложенных в смету изначально». Всё началось с драки в какой-то общаге на Васильевском, где ему били морду чернокожие братья. Повторяю, что подоплёка внезапной череды его нелепых выходок была мне тогда совершенно неизвестна. Все вопросы к Берёзкиной натыкались на холодное отчуждение и, как мне казалось, кривую злорадную усмешку. Потом мне уже не было до этого дела. Я сам попал в такую историю, страшнее которой ещё не было в моей жизни.

В понедельник пятнадцатого марта я, наконец, получил наличными сумму, необходимую для выхода первого номера моей альтернативной программки «Спрут». Это был журнал книжного формата, удобный, подробный, информативный, с расписаниями всех «говорящих» радиостанций и новостями цифровых технологий в диапазоне знаний от пола до чайника. Экспертиза бытовой техники, советы, хитрости… Всё нужное и полезное, ничего лишнего. Места для разметки любимых передач, анонсы с отсылками к исчерпывающим источникам в интернете. Переплёт устроен так, что можно перегибать на любой странице. Макет лежал у меня на рабочем столе, плёнки находились в типографии. Оставалось со всеми рассчитаться и можно было запускать рекламу. Меня била дрожь от радостного волнения.

С чемоданчиком, полным денег, я шёл по набережной Фонтанки со стороны «ватрушки» к Лениздату. Пахло весной, солнце светило прямо в лицо, на подтаявших льдинах копошились птицы. Мне было радостно: я всё-таки ухватил свою маленькую птицу-мечту за хвост, держал её, и она совсем не трепыхалась. Я был почти счастлив.

Для раскрутки на первых парах расписан телевизионный ролик, в котором супруг требует нормальную программку, а жена всё время приносит не те, но наконец приносит мою, и все радуются. На обложке — фирменный знак: зелёненький спрут с приветливой рожицей, в диснеевском стиле… И мысли мои уже уносились далеко за пределы города, потому что рано или поздно мой спрут раскинет щупальца на всю Россию, и будет одноимённый издательский дом или издательский дом «Телегинъ» или даже…

Краем глаза мне показалось, что сбоку, вровень со мной, медленно движется автомобиль. В то же мгновение двое мужчин поравнялись со мной и крепко взяли за руки. Кто-то выдернул у меня из руки портфель с деньгами. И, не успел я предпринять усилия к сопротивлению, оба они по очереди ударили меня в солнечное сплетение и отпустили. Хлопнули дверцы, машина в мгновение ока скрылась из виду.

Меня словно протаранили бревном; скорее всего, в кулаках были свинчатки. Опустившись на колени, я беззвучно задыхался.

— Санёк! Александр Сергеевич!.. — двое знакомых по работе подхватили меня и, прислонив к перилам, стали обмахивать. — Сердце? Скорую вызвать?

— Не надо, — сдавленно выговорил я. — Сердце будет болеть после… если доживу до старости… Ребята, деньги это зло, их придумал дьявол. Тридцать семь тысяч грёбаных условных единиц. Дадут мне где-нибудь ссуду на тридцать семь лет?.. Всё, спасибо, мужики. Всё, нормально, стою. Пока.

И я, цепляясь за холодные чугунные перила, побрёл в сторону редакции. Чернее дня не было в моей жизни.

В течение всей последующей недели я пьянствовал с Гусевым у Палыча, его родственника, работавшего истопником в пионерском лагере. Старый чёрт был доволен дармовой выпивке, хрипло смеялся, бегал в магазин и топил печку. Главной темой его разговоров были трубы, некоторые из которых будто бы полопались при старом истопнике от мороза. На территории высилась занесённая снегом окаменевшая куча угля, которую он долбил ломом и нагружал в вёдра.

Гусев рассказал о своих похождениях в общаге, о своей половой связи с негритянкой, о том, как анализ крови подтвердил СПИД, как он ходил разбираться и как его побили. Он не рассказал того, что спустя несколько часов после своего фатального разврата уже засовывал свою поганую ялду в Киру Берёзкину. За это я бы его убил и сжёг в печке, и он это понимал.

— Африканский континент, — говорил я, путаясь в мыслях, — инфицирован сплошь и рядом. Странно, что ты этого не понимаешь.

— Я это понимаю, — отвечал Гусев. — Но тогда не знал. Я же её не видел. То есть, не помню. Палыч, не пей из моей кружки.