Ник Хорнби - Мой мальчик

Маркус подошел, чтобы рассмотреть их, но не знал, что конкретно хочет увидеть.

— "Игги Поп" [39] Игги Поп (р.1947) — американский панк-рок-музыкант. , — сказал он и рассмеялся над названием. Уилл просто смотрел на него.

— Кто эти люди на плакатах? С саксафонами и трубами?

— Саксофонисты и трубачи.

— Но кто они такие? И почему ты повесил их на стену?

— Это Чарли Паркер, а это Чет Бэйкер [40] Чарли Паркер (1920—1955) — американский джазовый музыкант, саксофонист; Чет Бэйкер (1929—1988) — американский джазовый тромбонист и певец. . А на стену я их повесил, потому что мне нравится их музыка и потому что они крутые.

— А почему они крутые?

Уилл вздохнул:

— Не знаю. Видимо, потому, что принимали наркотики и умерли.

Маркус Взглянул на Уилла, чтобы понять, шутит тот или нет, но вроде не шутил. Маркус не повесил бы в своей комнате плакаты с людьми, которые принимали наркотики и умерли. Он хотел бы забыть об этом кошмаре, вместо того чтобы смотреть на них каждый день.

— Чего-нибудь хочешь? Чашку чая, или колу, или еще чего-нибудь?

— Да, давай.

Маркус пошел за ним на кухню. Она отличалась от их собственной кухни. Была гораздо меньше и белее. В ней было гораздо больше разных приспособлений, и все они выглядели так, будто ими не разу не пользовались. У них дома были только блендер и микроволновка, покрытые пятнами, которые постепенно чернели.

— Это что такое?

— Кофеварка-эспрессо.

— А это?

— Мороженица. Ты чего хочешь?

— Я бы съел мороженого, если ты собираешься его делать.

— Не собираюсь, на это нужно несколько часов.

— Может, тогда лучше покупать его в магазине?

— Колу?

— Ага.

Уилл протянул ему банку, и Маркус открыл ее.

— Значит, ты весь день смотришь телевизор?

— Нет, конечно.

— Тогда что ты еще делаешь?

— Читаю. Хожу в магазин. Встречаюсь с друзьями.

— Хорошая жизнь. А в детстве ты ходил в школу?

— Конечно, ходил.

— Зачем? Ведь тебе это на самом деле не было нужно?

— С чего ты взял? Для чего, ты думаешь, ходят в школу?

— Чтобы потом найти работу.

— А как насчет того, чтобы научиться писать и читать?

— Я давно уже это умею, но все еще хожу в школу. Потому что потом мне нужно будет найти работу. Ты мог бросить школу лет в шесть-семь. Избавил бы себя ото всей этой ерунды. Ведь не нужно знать историю, чтобы ходить в магазин или читать, правда?

— Нужно, если читаешь исторические книги.

— А ты их читаешь?

— Не часто.

— Хорошо, так для чего же ты ходил в школу?

— Замолчи, Маркус.

— Если бы я знал, что мне не придется работать, я бы не утруждал себя.

— Тебе что, не нравится ходить в школу? — Уилл заваривал себе чай. Когда он налил молока, они вернулись в гостиную и сели на диван.

— Нет. Ненавижу школу.

— Почему?

— Это не по мне. Я не создан для школы. У меня не тот тип личности.

Это мама не так давно рассказала ему о типах личности, как раз после того, как они переехали. Они оба интроверты, сказала она, поэтому многие вещи — например, знакомство с друзьями, учеба в новой школе или переход на другую работу, — даются им труднее. Она сказала это так, будто ему должно было стать легче, но этого, конечно же, не случилось, да он и не понял, на что она рассчитывала, говоря это, ведь из сказанного выходило, что, если ты интроверт, не стоит и пытаться.

— Тебя там достают?

Маркус взглянул на него. Как он догадался? Наверное, все гораздо хуже, чем он думает, если об этом можно догадаться прежде, чем он что-нибудь скажет.

— Не очень. Только пара ребят.

— А из-за чего они к тебе пристают?

— Да так. Просто из-за очков и прически. И еще из-за пения и тому подобного.

— А что такого в пении?

— А, да просто… просто я иногда начинаю петь, сам того не замечая.

Уилл рассмеялся.

— Ничего смешного.

— Извини.

— Я ничего не могу с этим поделать.

— Но с волосами-то ведь можешь?

— Что, например?

— Подстричься.

— Как?

— Как это "как"? Как тебе самому нравится.

— А мне и так нравится.

— Тогда тебе придется смириться с тем, что к тебе пристают. Почему тебе нравится такая прическа?

— Потому что у меня так растут волосы, и я ненавижу ходить в парикмахерскую.

— Это и видно. А ты часто ходишь в парикмахерскую?

— Я вообще не хожу. Меня мама стрижет.

— Мама? Господи! Сколько тебе лет? Двенадцать? Я думал, ты уже достаточно взрослый, чтобы стричься как хочешь.

Внимание Маркуса привлекли слова "достаточно взрослый". Это ему приходилось слышать не часто.

— Ты так думаешь?

— Конечно. Двенадцать? Да ты через четыре года уже сможешь жениться. Тебя и тогда будет мамочка стричь?

Маркус сомневался, что женится через четыре года, но понял, что Уилл имеет в виду.

— Ей это не понравится, да? — сказал он.

— Кому?

— Моей жене. Если она у меня будет, хоть я в этом и сомневаюсь. Уж точно не через четыре года.

— Да я не это имел в виду. Просто я думаю, что ты будешь чувствовать себя маменькиным сынком, если маме придется приходить, чтобы ухаживать за тобой. Стричь тебя, подрезать тебе ногти, тереть спинку…

— А, я понял, о чем ты.

Да, он понял, что Уилл имеет в виду. И Уилл прав. В таких обстоятельствах он действительно будет чувствовать себя маменькиным сынком. Но на это можно взглянуть и с другой стороны: если через четыре года мама по-прежнему будет его стричь, значит, ничего ужасного за это время не произошло. И в данный момент ему казалось, что ради этого он бы согласился пару раз в год побыть маменькиным сынком.

Той осенью Маркус часто заходил к Уиллу и к третьему или четвертому разу почувствовал, что Уилл к нему привыкает. Во второй его приход они немного поругались: Уилл снова не хотел его впускать, и Маркусу пришлось настоять на своем, но в конце концов они дошли то того, что, когда Маркус звонил в дверь, Уилл открывал, даже не поинтересовавшись, кто это — просто шел обратно в комнату, зная, что Маркус идет следом. Пару раз его не оказывалось дома, но Маркус не знал, ушел он специально или нет, да и не хотел знать, так что не спрашивал.

Поначалу они не слишком много разговаривали, но потом, когда визиты стали привычными, Уилл, казалось, решил, что они должны беседовать по-настоящему. Правда, собеседником он был не очень хорошим. Первый их разговор случился, когда они обсуждали толстого парня, который все время выигрывал в "Обратном отсчете". Без очевидной, как показалось Маркусу, причины Уилл вдруг спросил:

— Как у тебя дела дома?

— Ты имеешь в виду маму?

— Наверно.

Было ясно, что Уилл предпочел бы говорить о толстом парне из "Обратного отсчета", чем о том, что недавно произошло. На мгновение Маркус почувствовал прилив раздражения, потому что у него-то выбора не было. Если бы он мог выбирать, он бы все время только и думал о том толстом парне из "Обратного отсчета", но, поскольку выбирать он не мог, его одолевали мысли другого рода. Правда, долго он не злился. Уилл был не виноват, и он, по крайней мере, сделал над собой усилие, хоть ему и трудно.