Василий Аксенов - Новый сладостный стиль

А какая, тут кто-нибудь воскликнет, картофельная пюре мыслима без куриного жира?! Вы скажете, что пюре немыслимо в женском роде? Нет, оно просто немыслимо без куриного жира! И уж нечего говорить о кнелях, блинцах и прочая и прочая.

Такой вот очаг жира существует посреди салатно-фруктово-клетчаточной Америки как напоминание о тех временах, когда прибавление в весе считалось признаком здоровья. Ну, в общем, что тут говорить, «Бифштексная Фимми» – это не просто обжорка, это часть культурного наследия, а упомянутые выше деликатесы всего лишь увертюра. Главная опера начинается с подачи стейков. Стейки у Фимми бывают трех видов: малые, средние и большие. Малый стейк представляет собой продолговатую штуку мяса длиною три четверти фута и толщиною два дюйма. Взяв эту вещь за один конец, любой из воинства Стенли Корбаха сможет отхлестать по щекам, а то и оглушить любого из воинства Норма Бламсдейла. Птицам лучше не попадаться среди этих траекторий – упадут замертво! Но вообще-то, господа хорошие, лучше уж ешьте эти вещи, кусок за куском, сдабривая их горчицей с добавлением куриного жира, пристрастием к которому еврейский люд заслужил особенную ненависть среди коренных народов.

В отличие от малого средний стейк удивляет своей округлостью. Он покрывает собой всю большую тарелку и посылает в сторону здоровенную кость, напоминая таким образом сильно увеличенную ракетку для пинг-понга. Ну и, наконец, перед нами венец Нижнего Ист-Сайда, большой стейк Фимми, этот уж напомнит нам о кортах Уимблдона! Тарелки для него не сыщете на Манхаттане, а посему подается он на деревянной доске. Густейший сок стекает с доски на скатерть, ставя под вопрос строгости кошрута. Еврейские полнокровные молодцы, что сто лет назад были нью-йоркскими биндюжниками, а сейчас стали адвокатами и кинопродюсерами, творят раблезианский пир, охлаждая себя кубами льда, из которых торчат горлышки водочных бутылок, и все более от такого охлаждения разгораясь.

Тут к этому привыкли, надо сказать. Любой удавшийся ужин кончается энным количеством проломанных черепов, раздробленных челюстей, пропоротых животов, оторванных ушей, ущемленных мошонок и самолюбий, особенно если к полуночи заведение попадает в осаду подонков короля Пикрошоля.

Пока что танцевали и пели. Публика рвалась к самодеятельности. Прилетевший из Израиля рок-бэнд хабадников вламывал по заказу любой ритм, только пейсы разлетались. Один народный певец заказывал «Хаванагилу», другой «Рэйчл, ю ар лайк э тиар ин май ай», [191]третий вдруг возбужденно выскакивал с «Корнетом Оболенским». То и дело помещение сотрясалось массовым танцем, в котором неизменно можно было увидеть объевшегося старичка, что плясал, засунув большие пальцы под мышки, словно Ленин после принятия плана ГОЭЛРО. Тут же была и соблазнительная дамочка, заголявшаяся со скоростью морской львицы.

В тот вечер было особенно шумно, и потому Стенли попросил перенести все съестные сокровища своей компании в отдельный кабинет. Следуя по пятам за этим очередным парадом наших персонажей, мы должны сказать, что не очень отчетливо представляем себе, во что выльется этот чем-то чреватый ужин. В романостроительстве предварительно заготовленные чертежи нередко полностью опровергаются. Попав под влияние героев, автор отказывается писать по чертежам; ну что там, просто неинтересно. Невзирая на профессиональные дела и контрактные обязательства, мы должны признаться: не было бы нам интересно писать романы, мы их не писали б.

В отдельном кабинете Стенли обратился ко всем присутствующим: «Я надеюсь, банда, вы оценили тот факт, что я вас собрал именно здесь. Ведь „Фимми“ – это часть нашего общего наследия». – «Уж не хочешь ли ты сказать, что все здесь евреи?!» – воскликнул чрезвычайно удивленный Алекс Корбах. «Именно это я и хотел сказать, дорогой Лавски! – хохотнул Стенли. – Все здесь могут гордиться капельками того, что называют еврейской кровью».

Александр обводил взглядом собравшихся вокруг нескольких круглых столов. В притушенном освещении они выглядели как групповой портрет фламандской кисти. Хорош Сион, особенно в лице генерала Пью, этого крокодильчика из дельты Меконга. «Йес, йес, Лавски, – захихикал генерал. – Моей мамочки мамочка была еврейской гувернанткой в семье Хуонга Ксян Нгуэма».

Невольно глаза Алекса повернулись к черному красавцу Бенджамену Дакуорту: ну уж тут-то, казалось, все чисто. Тот сдержанно улыбался: «А моей мамы девичья фамилия была Вайсаки. Грейс Вайсаки, Стенли Корбах не даст мне соврать». – «Звучит скорее по-японски, чем по-еврейски», – возразил Алекс. Бывший парашютист взял салфетку и написал на ней девичью фамилию своей матери. Получилось Vysocky. «Высоцкий?!» – вскричал Александр. «Честь имею», – щелкнул каблуками специалист по охране крупных коммерческих объектов. «Что касается меня, то я на сто процентов еврейка», – заявила Бернадетта де Люкс и почему-то потрясла плечами на цыганский манер.

До знакомства со Стенли, надо сказать, Берни никогда не «торчала» на своем еврействе, если вообще о нем помнила. Теперь она с удивившей ее самое ясностью вызывала в памяти картинки детства: папа-талмудист и мама-печальница, по субботам вся семья сидит, накрывшись талесами, и бормочет молитвы, не решаясь даже встать и зажечь свет, чтобы не прогневать Всевышнего. Тут кстати тявкнул из своей расселины ее любимый Кукки. Кукки, мальчик гетто, иди погуляй по столу, тебя тут все любят. Кукки в ужасе шарахался от мясных лопат этнического ресторана, но зато с удовольствием слизывал лед с оплывающих водочных штофов.

После заявления Берни, которую прежде члены ее кружка вообще-то производили скорее от эллинов, чем от иудеев, все общество пришло в волнение. Каждый старался предъявить свое еврейство, но, увы, главный аргумент присутствовал, честно говоря, только у Бруно Касторциуса из правоверного Будапешта. Остальным почему-то удалось сохранить избыток кожи. Стенли с удовольствием прислушивался к общему шуму и с удовольствием оглядывал эту группу лиц, которую он уже называл своей бандой. С этой бандой, думал он, я, может быть, смогу воплотить идею Четвертого Исчезновения, то есть отдать свои деньги другим. Он был, пожалуй, единственным, кому удалось добить до конца большой бифштекс Фимми. Стараясь не упустить нить беседы, он большим ножом, годным для выяснения отношений во дворцах Ашкелона и Кесарии, отрезал куски, сдабривал их большим слоем кошерной горчицы и сопровождал великанскими глотками кошерного пива «Маккаби», названного в честь могучих братьев, поднявших 2300 лет назад восстание против греческого декаданса во славу Единого Бога. Давно уже он не испытывал такого удовольствия от еды, питья, созерцания лиц и обмена словом. Закончив дело, он поднял руку и попросил внимания. «Внимание!» – тут же резко крикнула знающая свое дело Роуз Мороуз, и внимание было дадено.