Елена Крюкова - Юродивая

Китайскими снежными иероглифами расцветал берег озера.

Я лежала животом на залепках слежалого снега, и земля дернулась подо мной, как раненный охотником красивый и злобный зверь. Белесая мгла закрутилась перед глазами, высвечивая внутри первую неловкую и страшную страсть, последнюю гордую нежность. Я зажмурилась, чтобы не видеть, как черные, зацелованные сармой доски карбаса пойдут на дно. Гулкие колокола зазвонили надо мной. Я поплыла в холоде-звоне, оглушенная, переворачиваясь брюхом кверху, еле шевеля плавниками, меня убили ботаньем, меня вытащили сетью. Я поняла зазубренным, источенным краем сознания, что жабры мои сохнут без воды.

Исса прошел мимо меня.

А кого же я теперь позову из мрака.

Дзугасан, дзаласан-хан. Айя-ху. Айя-ху.

…а не послать ли нам ее на… — …доело возиться.

Я уже вылил на нее целое ведро воды. И ништяк.

Классно ее отделали на допросе.

Мастера!

На каковском языке она бормочет?..

Уж лучше бы материлась.

Баба слабая. Крыша поехала.

Побей ее по щекам. Сильнее.

Боюсь, выбью ей скулу. Или глаз. Ха! Ха!

У нее голова трясется. У нее глаза открылись.

Полундра, чесноки!.. У нее вместо глаз… вместо глаз… знаете что?!.. Видите!.. видите!.. Серебро!.. Рыбья чешуя!..

Да это Спиногрызка ей рваной фольги под веки насовала. Для смеху. Ха-а-а-а-а-а!

В лесу родилась елочка, в лесу она…

Е-е-елка! За ногу мать…

Вынь ей фольгу из-под век. У наших вертухаев не все дома.

А у твоих?! А у твоих?! У каждого свой личный вертухай, ведь так?!..

И свой личный кровосос, не забывай об этом.

Да, слабаки бабы. Поджилки у них никуда, у баб. Вот и эта сломалась. А крепкая с виду была.

Ее били по щекам. Ее жестоко и без перерыва били по щекам, и голова ее моталась туда-сюда. Ее волокли куда-то: сперва в один угол, затем в другой, тело корчилось на ледяной сковородке каменных плит. Обрывки разговоров мотались вместе с головой. Бесились красные флажки слов, смешков. Звон в ушах от битья — что они болтают?.. — Федьку выпускают завтра на волю — чемодан освобождается — все равно набьют икры в мешок — по тыкве дать гундосому да слинять через окно! — там решетки, барсук — как хочется пить, вместо горла наждак, вместо языка деревяшка — стой! на стреме!.. — в Багдаде все спокойно — а-а-а, живот — ты что, пирога с дерьмом обожрался, что ли — заставили из параши пожевать — так тебе и надо, шестерка — что вы таскаете Ксеньку взад-вперед — ну, загнется, и делу конец — дура, нам же потом новое дело пришьют — убийство в камере — еще один срок, пошел он впи… — …шут с ней, западло возиться, оставь!.. — жалко — у пчелки жалко — у пчелки жопка — а у тебя гроб с музыкой будет — ща, разбежался — я тебе отходняк и спою — а у тебя голос-то есть?.. — вот Ксенька очухается, она тебе и споет — прокудахчет — а я ей прокукарекаю — петух е… — …ду бы в лазарете стибрить бутылек — квасить будешь, чухонец?!.. — обожжешься, тля… — глотка ссохнется — да это ей синяки, раны помазать, дохлой курице, она же нас тут лечила — она?!.. нас?!.. лечила?!.. — и от чего она тебя вылечила, сыпной-брюшной?!.. — от меня самого…

Ее веки раздвинулись. Хлынул серый свет. Серые лица мельтешили над ее запрокинутым лицом, серые руки трясли ее. Кто-то в тельняшке наклонился — то ли баба, то ли мужик — и укусил ее за ухо. Серые зубы скалились, серые космы щекотали ее. Ей снился серый сон. Где Царь? Где Юхан? Она вертела головой беспомощно, лежа на каменных плитах, оглядываясь. Вот они, турьи рога, ее девственный головной убор. Да это просто серые тряпки, скрученные в жгут, валяются вблизи. Это плохой сон, и надо его избыть. Сгинь, пропади. Надо перекрестить серую тьму. Она не Исса. Но она перекрестит. Нет. Рука не поднимается. В руку впились серые когти, не пускают.

— Очухалась!.. Живучая, собака!.. Глянь, руку тянет!..

— Заключенная… на допрос!

Лязг двери. Цокот каблуков. Сапоги. Сапоги перед ее лицом.

— Кончай базарить, кореш, не видишь — она кончается!.. попика бы лучше тюремного прислал…

— Заключенная Ксения, встать!

— Не встанет… сука ты!..

— Носилки!

Ее подхватили под шею и щиколотки, тяжело перевалили на лягушачью кожу измазанных кровью носилок, как бревно. Потащили. В ярко освещенной каморке за дощатым столом сидели три человека — лысый, жирный и беззубый, меж ними на столе стоял петух, время от времени хлопал крыльями и кукарекал. Петух был вместо часов. По петуху узнавали время. Раннее утро, поздняя ночь. Люди за столом менялись. На смену жирному являлся жирный, на смену лысому — лысый. Ксении крикнули:

— Стоять!

Она упала. Стоять она не могла.

Ее подняли, облили ледяной водой из ведра, всыпали в рот порошок, снова крикнули:

— Стоять, твою мать!

— Моя мать в сырой земле. Я хочу к ней, — сказала Ксения беззвучно и снова упала.

Ее положили на составленные рядом стулья. Жирный человек за столом поднял ладонью вперед жирную лапку. Петух прокукарекал.

— Еще не утро, — сказал жирный человек и осклабился. — Ну-с, расколем этот крепкий орех. Будешь говорить, падла? Ишь, нищенкой прикинулась.

— Мы тебя раскусили сразу, — подал голосок лысый. — Ты портишь нам всю картину. Ты смазываешь ее. Мы строим, ты разрушаешь. Ты опытный подрывник. Кто еще с тобой?! Кто?! Быстро говори!

— Я одна, — сказала Ксения, лежа плашмя на стульях. Лысый человек подошел и саданул кулаком ей в зубы. Она свалилась на пол. Лысый добавил — носком сапога ей в подглазье.

— Когда от тебя останется мокрое место, — назидательно сказал лысый и покривился, — мы тебя опять оживим. Мы мастера. Но и ты, сучка, не дилетант. Ты тоже мастер. Еще какой. Ты нас переплюнула. Но и мы не лыком шиты. Кто с тобой?!

— Оживать я умею и сама, — сказала Ксения и усмехнулась разбитыми губами. — Я и летать умею. Я и вас проучу… если захочу.

— Ну! Давай! — Беззубый поднялся над столом, длинный, как слега, с лошадиной мордой. — Что ж ты все никак не захочешь! А мы тебе не раз предлагали! Покажи свою силу! Не хочешь?.. враки все. А слабо тебе ее показать! Ну! Покажи! Покажи!

— Отстань, она работает другими методами, — произнес лысый и перевернул ее со спины на живот носком сапога. — Она хочет взять нас измором. Говори, кто еще с тобой в связке?! Кто?! Люди идут за тобой. Не за тобой одной, а?! Расскажи сказки кому-нибудь. Кто тебя направляет?! Кто дает тебе деньги?!

Ксения лежала на животе и молчала. Сон продолжал сниться. Было холодно, как на берегу озера… там. Затылок ее светился беззащитно, золотая река волос растекалась на два рукава и важно текла по полу.

— Вот это все, — брезгливо сказал лысый и взял двумя пальцами край ее отрепьев, — притворство и маскарад. Ты очень умна, и пославшие тебя тоже очень умны. Они хорошо знают, что в народ можно проникнуть глубоко, только став отверженным. Парией. Они дают тебе деньги. Много денег. У тебя есть дом. Богатый дом. Наряды. Шелка. Жемчуга. Машины. Ты катаешься на машине. В роскошном мерседесе?! В бьюике?! Бусы на шею наверчиваешь?! У тебя есть все. Слуги. Личные самолеты. Счета в банках. Все! А этот прикид, — он грубо дернул мешковину, она, ветхая, затрещала, — это рассчитано ка дураков. На тех, кто клюет на дешевку. Нас ты на мякине не проведешь. Где те, кто тебя кормит?! Где?! Говори!