Татьяна Набатникова - День рождения кошки

По всем признакам Руслана здесь не было, и это огорчило молодую женщину, считавшую себя уже у цели.

— Разве это не коммуналка? — разочарованно протянула она.

Оскорбленная таким подозрением, я молча отступила в сторону, демонстрируя им интерьер своего жилища.

— А нам указали на вашу квартиру! — цеплялась она за последнюю надежду. — Тут должна быть Лена, она спала с моим мужем прямо у нас дома, и он меня выгнал!

В тоне слышалось почти торжество. Видимо, в ее невзрачной жизни больше нечем было похвастать, кроме этой выдающейся обиды.

Итак, они явились с облавой на обидчицу.

Выглянула моя дочь, и мы все трое из квартиры молча взирали на этих двух, пришедших из другого мира, где оружием была слабость. Воинственная и беспощадная.

— Ничем не могу вам помочь, — развела я руками.

— Разве это не пятый этаж?

— Четвертый.

Кровожадная надежда вновь ожила на лице младшей, а несчастная мать Руслана, силком вовлеченная в этот рейд, моляще коснулась моего плеча:

— Извините, пожалуйста!

Они поднялись выше, наверху хлопнула дверь, и вскоре послышались звуки этого сокрушительного оружия — слабости, — примененного в сече.

— Ах ты, бесстыжая! — вопила обиженная жена. — Залезать в чужую постель!..

К счастью, в нашем доме плохая слышимость.

Мы с дочерью переглянулись. Внучка с пола непонимающе таращила на нас свои темные глаза, пытаясь по нашим лицам прочесть смысл происходящего. Но мы и сами не понимали смысла. Мы не владели этим чудовищным оружием — слабостью — и в подобной ситуации молча отступили бы, победно смирившись с поражением. Таков нрав гордого амазонского рода.

Я подняла ребенка с пола, успокоила взглядом и унесла в комнату, не дожидаясь исхода битвы наверху.

Глаза младенца темны, как вода в глубоком колодце.

У меня самой такие же были в детстве, потом обмелели.

Мать корит бессловесное дитя:

— Ничего не ешь, капризная! Нерусская!

И все несправедливо. Она по целому дню не видит дочку, потому что в институте сессия, и, возвращаясь, всякий раз дивится смуглоте, противоречащей ее беспримесному славянству.

Когда сама она была маленькая, я тоже заканчивала институт, а с ней сидела моя мать.

В нашем амазонском роду из поколения в поколение передаются три заповеди: не выходить замуж по беременности, не брать деньги в долг и не попадать в экономическую зависимость от мужчины. Это и дает нам свободу. Ради нее мы без устали учимся — всему, что попадается.

Только теперь я понимаю, как уставала тогда моя мать.

Моя дочь тоже поймет это лишь двадцать лет спустя. Я не тороплюсь раскрывать ей глаза.

Как и мама ничего мне не сказала, только замкнулась, когда я в конце рабочей недели объявила, что еду со своим коллективом на два дня в заводской дом отдыха. Мне казалось тогда: ну что им с отцом стоит посидеть выходные с внучкой, а мне так хотелось вместе со всеми, особенно с одним из всех.

Я видела, что мама обиделась и надо остаться, но противиться безудержному влечению не было сил. Я уехала. Было хорошо. Всегда кто-нибудь должен расплачиваться за наши блага. Теперь настал мой черед платить, и я готова.

Мой муж тогда был на спортивных сборах. Теперь уже трудно представить такое, но мы всю молодость бесплатно занимались довольно дорогим видом спорта, велогонками на шоссе, для этого достаточно было прийти в секцию. Давали хорошую гоночную машину, тренер получал зарплату и опекал нас, как родной отец. Оплачивались наши поездки на сборы и соревнования, наши талоны на дополнительное питание, а мы принимали все как должное.

Рождение ребенка и защита диплома надолго вырвали меня из спортивных рядов, а мой муж остался там, и я страдала от своей неполноценности. Когда он уезжал на сборы, я с болью отметила, с каким облегчением он простился со мной, отправляясь в аэропорт.

Я не выдержала и часа этой боли, принарядилась (чутье подсказывало мне, что это важно, и скоро я поняла почему) и поехала вдогонку в аэропорт. Мне чудом удалось его застать, потому что вылет отложили. Он не выказал радости, но другого я и не ожидала, да вовсе и не затем догоняла его, чтобы заглянуть ему в глаза сквозь створки предательства. Не его мне надо было увидеть.

Я сразу все поняла, когда меня окружили мои подруги по спорту и стали расспрашивать о ребенке и о работе, к которой я только что приступила после защиты диплома. Радость их была пригашена усталостью вечера и невылетом, и только одна из них светилась на полный накал, излучая жадный интерес ко мне. Это была новенькая команды, красивая и сильная блондинка, Тамара.

Я все поняла, но изменить ничего не могла. Только слабые женщины вроде обиженной жены Руслана считают, что мужа можно отнять у соперницы (пожалуй, им это и удается). Я же, лишенная преимущества слабости, была не в силах что-либо изменить.

Как и Толя, вернувшись через месяц, истосковавшийся (видимо, разочарованный в каких-то несбывшихся надеждах), окруживший меня восторженным вниманием, ничего не мог изменить в том обстоятельстве, что его восторг меня больше не интересовал.

Напрасно он увлекал меня на ночные прогулки под звездами, напрасно силился пробудить, я была как спящая царевна в хрустальном гробу: вот она, да недокличешься.

Сентябрь стоял неожиданно жаркий, и в воскресенье Толя звал меня купаться: они выезжали всей командой, и он хотел, чтобы я была с ним. Я же хотела быть с другим, и с амазонской прямотой сказала ему об этом. Исполнение трех фамильных заповедей давало мне свободу говорить такие вещи прямо.

И Толя уехал без меня, с нашей маленькой, годовалой дочкой.

Спустя четверть века мне позвонила из далекой Сибири Тамара, его жена, и сказала, чтобы мы приезжали на похороны. Я по-бабьи завыла навзрыд, и не я ее, а она утешала меня.

Ни я, ни дочка не смогли полететь на похороны, потому что в нашем амазонском роду только что появилась наследница.

В последний путь его провожали с электростанции, на которой он проработал всю жизнь, будучи высококлассным специалистом. Моя мама оплакивала его, хотя он давно перестал быть ее зятем.

Я надеюсь, что оттуда, где он сейчас, ему внятны и прозрачны все потемки родных душ и он сможет прочесть мою скорбь и стыд прошлого.

Другой мужчина, тоже понесший большие потери от знакомства со мной, выразил мне соболезнование:

— Наверное, он был хороший человек, иначе в кого же ваша дочь.

Дочь действительно не подвела наш амазонский род. И трех заповедей держится, хотя совсем по-иному, чем я. Не так оголтело. Не слышится стонов растоптанных. Это дает мне надежду, что род наш идет на подъем.

Как ни странно, у меня уцелели те вещи, что мы с покойным нажили сообща. Хоть в нашем роду и не ценятся вещи. А может, как раз поэтому. Люди, понимающие толк в вещах, разве сохранили бы стол, шкаф и холодильник «Саратов» тридцатилетней давности? А нам они все еще служат.