Олег Радзинский - Боги и лишние. неГероический эпос [litres]

Сама не поняла, как пришла к Установке: собиралась в лабораторию. Пришла, для чего-то просмотрела параметры Процедуры реверсирования, словно готовилась, хотя до одиннадцати никого из назначенных Испытуемых быть не должно. До одиннадцати никого из назначенных Испытуемых и не было. Пришли неназначенные.

Девочка – высокая, темноволосая, желтое мини-платье в синий цветочек, белые короткие носочки на длинных смуглых ногах (почему я заметила эти белые носочки? ведь не важно) – девочка вошла первой. Я не поняла, кто она. Думала, прислали новую лаборантку, нужно будет обучать. За ней – еще выше, тонколицый, с янтарными глазами – Кирилл. Тогда я и поняла, почему пришла к Установке. Значит, заранее все решила, только себе не сказала.

– Доброе утро, Вера Леонидовна.

Ага, как же: доброе.

– Это Лиза. Я ей все объяснил. Она согласна.

Смотрю на Лизу. Кивает – согласна. Идиотка. И я такая же.

– Здравствуйте. Лиза, что Кирилл вам объяснил? На что вы согласны?

Молчит. Смотрит на него. Понятно: на него посмотришь и будешь согласна на что угодно.

– Лиза, что Кирилл вам объяснил?

Вдруг улыбнулась. Сейчас заплачет. И я с ней.

– Здравствуйте, Вера Леонидовна. Спасибо, что согласились нам помочь.

Когда это я соглашалась? Не важно.

– Лиза, что Кирилл…

– У Кирилла наследственное заболевание. Очень опасное. Связанное с кровью. Может передаться ребенку. Нужно сделать ряд процедур, чтобы предотвратить.

Кирилл глядит мне в глаза: расскажу или нет? Молчу. Как рассказать ей, что она беременна от бога, который живет вечно, но не хочет, чтобы его ребенок стал богом?

– Вера Леонидовна, вы не думайте, я только что поступила в Первый мед. Я все понимаю.

Она все понимает. Завидую.

Последняя попытка:

– Лиза, а Кирилл вам рассказал, какое у него наследственное заболевание?

Кирилл молчит. Смотрю ему в глаза, не могу оторваться. Словно мед – тягучий, густой. Встряхиваю головой – скинуть наплывающее на меня ощущение счастья от его взгляда. Гипноз какой-то. Наваждение.

Бедная Лиза.

– Да, конечно. У него наследственная дефицитная анемия. Очень опасно для ребенка.

Очень. Очень-очень.

– Вера Леонидовна, – говорит Кирилл, – вы должны нам помочь. Ребенок должен родиться нормальным.

Он прав: бессмертие – ненормально. Это мутация. Которую мне предстоит реверсировать.

Нам с Розенцвейгом пока не удавалась успешная Процедура реверсирования на людях: у наших Испытуемых мы стимулировали выделение белка RxR , образовывавшего в комплексе с другим рецептором “гормон метаморфоза”. На этом процессе и основано бессмертие Послединых: умерли и проснулись вечно живыми. Не умерли, конечно, а впали в близкое анабиозу состояние, во время которого организм реверсирует свое развитие, обновляется, причем они каким-то образом научились задавать повторение нужной им фазы. По годам. Или останавливать старение навсегда. Мы же с Розенцвейгом этого делать не умели. Поэтому мы – ученые, а Последины – боги.

Ангелина – единственная, с кем получилось. Проблема в том, что мы так и не знаем, почему получилось. Повторить не удалось. Все Испытуемые после Ангелины – с теми же параметрами Процедуры – умирали. Выжили только мои близняшки Воронцовы. И теперь качаются целыми днями во дворе.

Взад-вперед, взад-вперед.

Неожиданно я поняла, что включила Установку. Протянула Лизе зеленый процедурный халат с завязочками сзади, кивнула на занавеску, там можно переодеться. Она то ли не поняла, то ли не захотела: взяла платье за подол – руками накрест – и стянула через голову. Голое смуглое тело – белый лифчик. Белые трусики. Чуть округлившийся живот.

– Белье снимать?

Киваю. Снимает. Одни носочки остались. Статуэтка из орехового дерева. Я такой никогда не была. Хоть и была ничего, если верить Аристарху. Хотя ему верить нельзя.

Дура-дура…

Лиза легла на поддон Установки, я ввела ей внутривенное и ушла за экран. Включила градиентные катушки – создать переменное магнитное поле. Просмотрела еще раз параметры: вес, рост. Все, как мне говорил Кирилл. Внутри ясность: вводим то, делаем это. Следим за процессом реверсирования гормона. Реверсируем божественность.

Плод – зародыш – пульсирует на мониторе, зеленоватая тень, не больше катушки для ниток. Голова хорошо видна, уже округлилась, пальцы на руках и ногах начинают удлиняться, перепонки почти исчезли. Все внутренние органы на месте. Здоровый будущий бог. Из которого я сейчас сделаю человека.

От вечности – к смертности. Для разнообразия.

Я нажала кнопку. Старт.

Медведь жался к воротам: он хотел обратно в лес, но спецназовцы, удерживая дистанцию, окружили его полукольцом. Они шумели и пахли чужим – резким, едким, людским, чему не было места в тихих прогалинах и редком ельнике, где жил медведь. Он хотел есть, а потом зарыться в жухлые гнилые листья и спать. Перед воротами – на выделенном ему полукруге затоптанной мертвой земли – не было ни еды, ни листьев. Медведь следил за бессмысленными передвижениями людей вокруг и ждал, что съедят его самого.

Капитан Куршин смотрел на тощего, с висящими клочками шерсти медведя и пытался разгадать, зачем он нужен бунтовщикам. Когда Довгалев – два часа назад через громкоговорители, установленные на территории хоздвора, – предложил начать переговоры, Куршин был уверен, что разговор пойдет об условиях сдачи.

У Куршина были жесткие инструкции от командования по условиям, и он собирался их выполнять. Он продиктовал Довгалеву номер своего телефона, и тот позвонил – сразу, не выжидая, не томя, не выдерживая паузы. Но вместо условий и требований Довгалев предложил обменять “хозяина” на медведя перед воротами.

– Капитан, – сказал Довгалев, – соглашайтесь. Вам от этого медведя одни хлопоты, а за спасение ценного начальника может звездочка на погоны слететь.

“Как же, слетит, – думал Куршин. – На хуй он кому нужен, «хозяин» ихний. Такую тюрьму до бунта довел”.

Вслух он этого говорить не стал.

Вслух Куршин предложил бунтовщикам сдаться в обмен на гарантии неприкосновенности: заложников немедленно освободить, всем заключенным вернуться в камеры, их требования будут рассмотрены в законном порядке.

– Капитан, у нас не требование, а предложение. Меняем медведя на “хозяина”. Требований у нас нет.

– Требований нет? – не понял Куршин. – Тогда о чем бунт?

– Сидеть устали, захотелось ноги размять.

Куршин ждал, что Довгалев рассмеется своим же словам. Не дождался.

Его – посылая на операцию и потом по связи – десять раз предупредили, какой Довгалев опасный противник: десантный боевой командир. Приказ был ясен: в бой не вступать – без крайней необходимости. Начать и затянуть переговоры по освобождению заложников, взять бунтовщиков измором.