Олег Радзинский - Боги и лишние. неГероический эпос [litres]

И Куршин, и начальство понимали тактическое преимущество оборонительной позиции заключенных и не собирались посылать бойцов под огонь. А что зэка вооружены, стало ясно в первый же день: они дали с крыши тюрьмы несколько автоматных очередей в высокое пустое северное небо, натянутое над серым зданием бывшего монастыря – как предупреждение. Зэка – неведомым образом – захватили помещение “караулки”, где хранилось оружие охраны.

Худший кошмар тюремщиков: бунт вооруженных заключенных-“пожизненников”, которым нечего терять. И усмирять этот бунт послали его.

Прибыв на Смирный, Куршин и Колобов посчитали боеспособность противника: они знали, сколько для охраны колонии полагалось единиц оружия караула – автоматов АК-74 м – и пистолетов “Грач” для офицерского состава. Немного. Но для обороны запертой наглухо тюрьмы достаточно.

– С медведем договорились – меняем. – Куршин не видел в этом подвоха, а медведь ему и вправду был ни к чему. Освобождение начальника колонии давало доступ к информации о бунтовщиках. И – потенциально – одним трупом заложника меньше. – Переходим к процедуре обмена.

– Капитан, у нас имеется условие по обмену: вы снимаете караул с вышек. После обмена наряд может снова занять свои посты.

Куршин понимал, что посты охраны с вышек контролировали периметр и территорию хоздвора, и Довгалев хотел исключить возможность обстрела сверху: у часовых было огневое преимущество. Караульные сообщили, что видеокамеры отключены, но оставалось визуальное наблюдение. По правилам караульный находился на одном посту всего час, затем начкар принимал у него пост, и караульный отправлялся на следующий – по периметру. Это было необходимо, чтобы картинка с поста не становилась привычной, чтобы не терялась острота слежения.

– Сдается пост номер четыре, под охраной состоит участок запретной зоны, слева до разгранзнака с постом номер пять, справа до разгранзнака с постом номер три… – рапортовал часовой, сдавая пост сменщику, приведенному начальником караула: – Пост сдал.

Начкар принимал пост номер четыре и вел охранника на следующий. И так до конца смены – с перерывами по двадцать минут на отдых в караулке, где можно выпить чаю и поиграть в нарды. Ни телефоны, ни книги, ни другие вещи, могущие отвлечь часовых от несения службы, на постах не дозволялись.

Но сейчас караульные, находившиеся на вышках уже больше суток, утомились и от них было мало пользы: по уставу дневной караул несет службу до шести вечера и, сдав наряд новой смене, отправляется домой – отоспаться и подготовиться к завтрашнему ночному дежурству. День-ночь, ночь-день – ритм работы охраны колонии, после – два выходных. Нести караул бессменно было невозможно, и Куршин знал, что, если ситуация не изменится, ему все равно придется снять караул с вышек.

Обмен давал возможность сменить часовых.

– Согласен, заодно поменяем часовых, – сказал Куршин. – Нельзя охрану столько держать на постах. Вы же военный человек, Игорь Владимирович, сами понимаете.

Прямо по психологической разработке: создать ощущение общности. Я такой же. Я не враг. Я свой. Мне можно верить.

Довгалев ответил сразу, словно ждал:

– Смена должна произойти не раньше, чем через час после обмена. Во время обмена на острове не должно быть никаких сотрудников администрации, кроме заложников.

– Почему? – не понял Куршин. – Какая разница?

– Капитан, мы с вами не обсуждаем мотивы. Это мое условие смены караула. Или пусть наряд продолжает нести службу. А начальник колонии сидеть в камере со всеми остальными заложниками. Мы не спешим.

Куршин понял подтекст: все заложники живы – пока. Штурм тюрьмы невозможен, потому что Довгалеву есть кого расстреливать, если штурм начнется. Или если Куршин не согласится на его условие.

Куршин смотрел в наливающееся скорым дождем небо: с севера шла гроза. Он завидовал ветру, который, пролетев над этой скудной землей, умчится в другие края, где нет ни Единички с ее восставшими заключенными, ни опасного и непонятного Довгалева, ни самой службы. Где люди живут, а не принимают решения, от которых зависят жизни других.

Куршин обдумал условие: оно не давало бунтовщикам никакого преимущества. После так после. И хорошо. Лишние люди только создадут суматоху.

Главными задачами Куршина было установить местонахождение заложников и контакт с бунтовщиками. Контакт был установлен, а точное местонахождение захваченных сотрудников колонии станет ясным после освобождения “хозяина”. Операция постепенно выстраивалась, и Куршин впервые с прибытия испытал облегчение: может, и обойдется.

– Согласен, – сказал Куршин. – Сменим часовых на вышках через час после обмена. Но за мою сговорчивость вы должны мне двух заложников – “хозяина” и “кума”.

– “Кума” не могу. Мы его на что-нибудь еще обменяем. Но кого-нибудь другого из администрации в придачу к начальнику выпустим.

Куршин связался с Колобовым, и тот доложил оперативную обстановку со своего поста на другой стороне тюрьмы: тихо. Колобов замолчал, и это молчание повисло в рации, словно он хотел, чтобы Куршин послушал тишину. Куршин послушал и дал отбой. Время готовиться к обмену.

Он приказал окружить медведя, чтобы тот не ушел обратно в лес.

Закрыл глаза. Там – в темноте под веками – шевелился серый покой.

Обмен назначили на восемь вечера, еще засветло. На севере весной солнце поздно заходит.

Ровно в назначенный час ворота ИК-1 щелкнули и чуть отошли. Медведь, задремавший было с голода, от щелчка очнулся и как-то по-собачьи повернулся на четырех лапах, словно догоняя куцый огрызок хвоста. Строй спецназовцев – с оружием наизготовку – сделал шаг в его сторону, и медведь зарычал. Бойцы остановились, ожидая приказа от Куршина: что делать дальше. Куршин не знал. Куршин никогда раньше не загонял медведей в тюрьмы.

Он посмотрел на пустые теперь вышки охраны, затем дальше – на небо, с которого лился несильный пока дождь, но и оттуда не пришло ответа. Куршин взглянул на старшину Баскакова – сорокалетнего контрактника, успевшего послужить в Чечне в последние годы Второй войны. Баскаков, единственный в роте, убивал людей, и оттого ему верили: знает, что делать.

– Пошуметь надо, товарищ капитан. – Баскаков кивнул на выстроившихся бойцов. – Пошумим, он от шума в ворота и скакнет.

Куршин кивнул. Баскаков понял: исполнять.

Он сделал шаг перед строем, но вполоборота к медведю, не поворачиваясь к нему спиной – кто знает, что тому померещится? – и скомандовал:

– Взвод, слушай мою команду! Начинать шуметь – орать, галдеть, бить по металлу. Пугаем медведя. Задача – загнать за ворота ИК. Исполнять!

Взвод собрался исполнять, но в это время открылась дверь тюрьмы, и во двор вступил мужчина в синей форме офицера ФСИН – начальник колонии. Криво сдвинутая фуражка сползла на лоб, мешая смотреть, но офицер не мог ее поправить: руки были то ли скованы, то ли взяты сзади в замок по приказу стоявшего за ним с пистолетом невысокого худого небритого чеченца в черной зэковской робе с белыми полосками на рукавах и штанинах. А и мог бы, все равно ничего не увидел бы: у него были завязаны глаза.