Николай Васильев - Три жизни одного из нас [СИ]

Следуя пологим берегом, они вышли из поля гнейсов в поле развития мраморов: белых, голубоватых, полосчатых… Но впереди росла гора, к подножью которой плавно выходила река и, заметно волнуясь и ускоряясь, его огибала.

— Вот он, знаменитый контакт рифейских и раннепротерозойских образований на реке Тиринде, — торжественно объявил склонный к аффектации Лещинский. — Кто только из геологов не побывал здесь с начала века… Но проклятый вопрос — несогласный это контакт или согласный — так и висит в воздухе… И обнажение-то ведь прекрасное, хорошо открытое взору!

Над прижимом реки к борту возвышался грандиозный скальный выход метров пятьдесят в высоту и около ста в длину. Его ближнюю часть слагали полосчатые мраморы (чередование серых и светло-серых «слоев» по пять-двадцать сантиметров с однотипным падением их под гору при угле около сорока пяти градусов), а далее на них залегали валунно-галечные метаконгломераты (внешне согласно, то есть под тем же углом) в чередовании с прослоями кварцевых метапесчаников и каких-то сланцев. Подойдя ближе, геологи увидели, что валуны и галька преимущественно состоят из тех же мраморов, хотя некоторые сложены кварцем; в сланцах же значительна примесь карбонатного материала.

— Ну, что скажете, коллеги? — через время спросил Лещинский. — Согласный перед нами контакт или нет? Начнем с Вас, Сергей Андреич, если не возражаете…

— Думаю, двух мнений здесь быть не может, — ровно начал Карцев. — Контакт несогласный. Доказательства: 1) налицо размыв подстилающих мраморов и захоронение их окатанных обломков в слоях конгломератов; 2) наличие кварцевой гальки и прослоев песчаников свидетельствует о размыве не только мраморов, но и высокозрелой коры выветривания, что всеми обычно признается за надежное доказательство большого перерыва в осадконакоплении; 3) хотя вышележащая толща тоже метаморфизована, но явно в зеленосланцевой фации, то есть при температурах 300–500 градусов; совокупность же мраморов, амфиболитов и гнейсов относится к фации амфиболитовой и образовалась при температурах 650–800 градусов. Значит, здесь явный скачок метаморфизма и свидетельство того, что эти толщи метаморфизованы в разных условиях и в разное время.

Что касается аргументов против, то я вижу их два и оба, думаю, ложные: 1) подобие элементов залегания обеих толщ; но оно кажущееся, так как полосчатость в мраморах не есть их слоистость, а текстура наложенная, сформировавшаяся, вероятно, в ходе рифейского метаморфизма, оказавшего регрессивное влияние на податливые дорифейские мраморы; 2) наличие карбонатсодержащих прослоев в верхней толще; но оно не есть свидетельство преемственности хода осадконакопления, а всего лишь закономерное явление при размыве карбонатных толщ: карбонаты частично растворяются в воде и эпизодически выпадают из раствора в виде примеси к другим осадкам.

— Браво, Сергей Андреич! — восхитился Лещинский. — Все разложил по полочкам, все верно! Как ты думаешь, Аркадий Алексеич?

— Н-ну… вроде верно… Хотя с полосчатостью этой надо бы еще поразбираться: уж очень она на слоистость похожа…

— На это подобие многие геологи и покупаются, Аркадий, — уже сердито возразил Лещинский. — Но вот в Алжире я имел возможность наблюдать, как подобные пседослоистые мраморы плавно переходят по простиранию в мраморы массивные. Причем, полосчатую текстуру они приобрели в косом причленении к зоне крупного разлома! То есть под тектонической нагрузкой мраморы текут, полосчато перекристаллизовываясь! О чем, между прочим, уже не раз писали геологи в разных странах, в том числе и в нашей…

— Да, но здесь-то разлома нет, — пробормотал Кривонос.

— Тебе Сергей Андреич только что вразумительно объяснил, что роль давилки здесь сыграла метаморфическая нагрузка рифейского этапа, что обусловило совпадение полосчатости в дорифейских мраморах и сланцеватости в рифейских породах!

— Ладно, ладно! — махнул рукой Аркадий Алексеевич. — Будь по-вашему! А все же я отберу образцы и шлифы из всех разновидностей наблюдаемых здесь пород — береженого бог бережет!

К двум часам дня солнце стало весьма назойливым: и жарило и слепило и размаривало геологов, вынужденных неспешно продвигаться вдоль почти непрерывных береговых обнажений метаосадочного рифейского разреза. Поэтому они с удовольствием вошли в тень от массивной скалы, образовавшей мыс при устье говорливого ручейка.

— Все, ребяты, — шутливо-непререкаемым тоном заявил Станислав Казимирович. — Я отсюда в ближайший час — ни ногой! Тут хоть и не Алжир, но печет знатно! Слава богу, река рядом: и искупаемся и порыбачим.

— Сергей, разводи костер, — распорядился Аркадий Алексеевич. — И никаких пока купаний, Станислав Казимирович: рыбу распугаем.

— Ну, так закидывай, Алексеич… А что же ты Сергея Андреича сразу запряг: пусть и он попытает счастья…

— Он у нас по другой части охотник, Станислав Казимирыч… К рыбалке же не приучен.

— Да ты что? — округлил рот Лещинский. — Вот бы не подумал: такой корректный, рассудительный…

— Тихий омут — самое место для чертей, Станислав Казимирыч, — мирно улыбнулся Карцев. — Хотя всякие слухи имеют свойство быть преувеличенными… С рыбой же я, действительно, тягаться не умею.

Старшие геологи пожали плечами и вынули из своих рюкзаков почти одинаковые японские удочки: черные, короткие, толстенькие… Тут же они трансформировали их в шестиметровые гибкие хлысты и достали из заветных коробочек излюбленные мушки: Кривонос — из ярко-рыжих волосков, а Лещинский — что-то серебристо-мохристое… Соблюдая дистанцию метров в десять, они плавно вошли в реку по колено и выбросили лески с когтистыми мушками на стремнину. Дав мушкам сплыть по воде до отказа, выхватили их и забросили вновь… Потом вновь…

Вдруг леска Лещинского дернулась, натянулась, и тот резко подсек рыбину, а затем сильно махнул удочкой вверх. Из воды в воздух ввинтился серебристый хариус и упал вместе с леской на берег. Рыболов сноровисто вышел из воды и накрыл ладонью неистово бьющуюся по гальке рыбу.

— Ах ты, мой хороший! — восторженно приговаривал он, высвобождая крючок из рыбьей губы. — Какой красавчик, грамм на пятьсот потянет… Давненько я вас не лавливал… Но не потерял все-таки сноровки… А ты что же, Аркадий, так и будешь торчать там бестолку?

В ответ Кривонос ловко дернул удочкой, и на гальку тяжело шлепнулся темный хариус.

— О-о! Да ты, брат, черноспинного вытянул! — одобрительно-завистливо охнул Лещинский, накрывая новую добычу. — Этот будет, пожалуй, все восемьсот… Что за чудо-речка!

— Сергей! — позвал Кривонос. — Выпотроши их и сделай опалишку. А мы еще половим…

Через полчаса Карцев зычно окликнул товарищей: