Владимир Арро - Дуновение из-за кулис. Записки драматурга

В Одессе, каждое утро, прогоняя спектакль, мы вносили в него изменения, которые позже начальство справедливо назовет косметическими. Ну, а что можно было еще сделать? Чем больше правильных, обличительных слов произносил ветеран Табунов, тем безнадежней они повисали в воздухе – ведь Кинг и его приятели от этого не переставали быть реальностью. Радикальным переделкам пьеса не поддавалась, нужно было просто ставить на ней крест и писать новую.

По вечерам, между тем, спектакль шел с большим успехом. Как-то в антракте я вышел покурить на театральную лестницу. Компания местных – по всему было видно – интеллектуалов курила, обмениваясь репликами по поводу первого действия. Красивая дама с апломбом журналиста или театрального критика сказала: «Ну, а сейчас я знаю, что будет, сейчас интеллигенты смешают этого Кинга с говном». И почему-то посмотрела на меня, постороннего, как бы угадав, что у меня есть возражения. «Нет, не смешают», – сказал я и, не докурив, пошел в зал. Грубо говоря, наши московские оппоненты на этом и настаивали, и если бы спектакль во втором действии пошел по этому руслу, все были бы довольны. Но на дворе стояло другое время – других людей и других сюжетов. Бурный зрительский прием говорил о том, что проблема назрела.

(Уже зимою, в Москве, критик Е. Стишова писала: «Признаюсь, сердце мое дрогнуло от сочувствия и от стыда. За свой невольный снобизм тогда, в начале спектакля, когда заодно с персонажами – четой Шабельниковых и стариком Табуновым – и я не без горделивого сознания собственной духовной высоты поглядывала на парикмахера в белых фирменных джинсах, конечно же, бездуховного потребителя, конечно же, обывателя». / «Неделя» № 18,1983 /. Опытный зритель советского театра владел стереотипами ожидания, несложными тайнами советских драматургических интриг. Сама жизнь отвергала стереотипы.)

Приехавшему поездом из Москвы Гончарову соратники доложили, что в премьерном спектакле особых перемен не видно, но что идет он с успехом. Мэтр что-то пробурчал недовольно и замкнулся. И занялся своими делами, нас с Морозовым не вызывал. На меня тем временем напала апатия. Одессу мы с женой вдоль и поперек исходили. Гастрольный репертуар весь просмотрели. Местного вина вместе со всей компанией продегустировали достаточно. К тому же Гале нездоровилось, и мы уехали в Ленинград. Откликов в одесских газетах не было, я думаю, литчасть театра сознательно их придерживала, чтобы не раздражать шефа.

Первая рецензия на спектакль под многозначительным заголовком «Не ждали…» появилась в Кишиневе, где продолжились гастроли. Борис Морозов мне ее прислал. Рецензент «Советской Молдавии» некто М. Квит отдал должное и проблематике спектакля, и тонкой режиссуре, и мастерству актеров. Единственное, что он поставил под сомнение, это финал – «псевдопатетичный и мелодраматичный одновременно». Что-то в этой претензии чувствовалось нарочитое, тенденциозное, заказное. Да и вся статья была написана как бы московским пером.

Остаток лета мы провели в Лядах и о том, как далее проходили гастроли, я узнал из письма Бориса Морозова. Тут, чтобы не пересказывать события, имеет смысл привести наш обмен письмами.

От Бориса Морозова

14 августа 1982 г., Москва

Извини, пожалуйста, за столь долгое молчание. Оно было вызвано как обстоятельствами внешними, так и внутренними. Я всё ждал, когда у меня наступит момент «выдоха», и вот, по-моему, сейчас я пришел к этому, а может, прихожу, так как дела, проблемы, вопросы, звонки, встречи до сих пор преследуют меня, и хоть и идет уже вторая половина августа, я все еще не могу спросить себя: «А в отпуске ли я?»

Сыграли мы спектакль в общей сложности на гастролях 8 раз – 5 раз в Одессе и 3 раза в Кишиневе. За это время в жизни спектакля обнаружились и свои «плюсы» и свои «минусы». «Плюсы» в том, что спектакль собрался, определились ритмы, стали понятны те ошибки, которые теперь уже не будут повторены. Появилась новая положительная Маша, так как Ира Аугшкап ушла из театра, и я ввел новую актрису Соловьеву, которая работает более точно и по линии «флейты», и по линии конфликта с Робертом. Абсолютно точно я понял, в чем беда и ошибочность позиции Камратова (на сегодняшний день самая болевая точка спектакля – он). Обрел уверенность и силу Игорь. Путем метаний в роли, порой ошибок пришла к цельному ощущению роли Люся. Нашел себя Самойлов, Вишняк; подобрался, убрал «разгульность» и «жирность» красок Воронов, более человечным стал Прокофьев, ну, а Филиппов всегда в порядке… Более сдержана стала Анисимова. Это всё «плюсы».

«Минусы» в том, что в процессе эксплуатации спектакля актеры потеряли ту неуловимую интонацию, интонацию «зыбкости», интонацию поиска поступка, а взяли на вооружение привычный способ существования, и это, на мой взгляд, одна из острых и волнующих меня проблем, так как это очень неуловимо и поправить это будет очень трудно. Да, я понял «диагноз» Комратова, но пока не найден путь «лечения». Последний спектакль был им сыгран неплохо, но это за счет абсолютно диктаторского отношения к нему, когда я запретил ему пробовать и сказал, что делать надо так и так, и он слепо выполнил. Получилось, в принципе, то, что надо мне, но он ни черта внутренне для себя не понял. Вот с этим и расстались. Из-за потери нужного для этой пьесыь способа существования сбились грани во внешнем рисунке спектакля, «забытовились» мизансцены, пропал «балет» в движении мизансцен. Это все, что относится к актерам. А по другим моментам – в ужасном состоянии оформление, нет полностью костюмов, обуви. И последнее, может быть, самое главное – появился акт, который я сам не видел, но мне о нем сказал и директор, и Дубровский, что в акте этом записано наряду с пунктами – «усилить», «углубить», «более выявить» существует пункт – «снять в финале смерть Шабельникова», причем, как я понял из рассказа Дубровского, Гончаров и директор очень потрясали этим актом, а Гончаров выступал на тему: «Вот! Я же им (т. е., мне и тебе) говорил!» Вот тебе ситуация. В главке я не был, так как Селезнев, с которым надо разговаривать по этому вопросу, в отпуске и будет только в конце августа, с Гончаровым я не хочу сейчас ни говорить, ни встречаться.

Володя, что будем делать? Спектакль зрителем принимается прекрасно, финал в том виде, который получился в Одессе, не вызывает ни у кого никаких сомнений в вопросе – кто умер? Как я понимаю, требование снять смерть идет от нежелания вступать даже не в конфликт, а просто в «недопонимание» с тем человеком из Министерства культуры СССР – забыл его фамилию. Зачем Селезневу и Шадрину (новому начальнику) ссориться или объясняться из-за нашего спектакля с Грибановым (о-о, вспомнил!), они только что получили свои должности, тем более главный режиссер театра на их стороне – вот отсюда такая категоричная интонация – «снять смерть Шабельникова» и всё.