Владимир Арро - Дуновение из-за кулис. Записки драматурга

Как-то, когда еще граница между Россией и Эстонией была условной, в Петербург приехал Тойво на своем «жигуленке» с прицепом, приехал в последний раз. На обратный путь мы загрузили его прицеп необычным грузом: кипами газет и журналов, которые копились в моем чулане целое десятилетие. Я давно хотел на досуге разобраться в этом бесценном хламе, кое-что вырезать, сохранить. Для случайных людей это была обычная макулатура, для знатоков – интересный газетный архив. Была там подшивка редкого теперь «Литератора» за все три года его издания, множество газет «неформалов», перестроечный «Огонек». Надо ж было случиться, что таким знатоком оказалась моя покупательница. Мало того, что она заведывала кафедрой журналистики в Тартусском университете, но еще и тема ее диссертации называлась что-то вроде «Политика и печать». Одним словом, когда я открыл платяной шкаф, доверху забитый газетами, судьба хутора была решена – Марью позже призналась в этом.

Я был рад, что хутор попал в хорошие руки. Но это не облегчило прощания с домом, к которому я прикипел сердцем за десять лет. Чуткая Марью, видя мои глаза, приглашала нас жить в нем каждое лето. Но поехать туда долго не удавалось. Звонки, переписка с друзьями, обмен поздравлениями – все это осталось, а поездка все время по разным причинам откладывалась. Увиделись мы лишь через десять лет. Правда, теперь я приехал в Эстонию с другой стороны, не с востока, а с запада. Через два года после продажи хутора я вслед за детьми и внуками уехал в Германию. Но это уже другая история.

Не знаю как для других, а для меня в прежние годы каждая поездка за границу была сходом с определенной орбиты, которой сопутствует разладка всех систем: психологической, эмоциональной, экономической. Она была праздником, но в каком-то смысле и катастрофой, отдыхом, но одновременно и стрессом, так что уж ближе к концу хотелось поскорее убраться домой.

Помню, как в первую поездку в Италию самолет «Аэрофлота» высыпал нас в аэропорту Фьюмичино. В ожидании местного рейса в Венецию мы провели несколько часов на берегу Средиземного моря. Все разбрелись на неопасное расстояние, мы с Майей Борисовой и Виктором Соснорой шли берегом мимо маленького, иссушенного ветрами поселка без единого деревца, перед нами лежало гигантское море – вблизи бирюзовое, вдали ультрамариновое – в небо над ним то и дело взмывали белые авиалайнеры курсом то ли на Египет, то ли на Грецию, то ли на Израиль. А тут в песке возились дети, на веревках вздувались простыни, и я воскликнул: «Что, и они вот здесь так запросто сушат бельё?..» Майя засмеялась и сказала, что ей это тоже кажется странным.

Мы удивлялись и сельской траттории, вокруг которой разгуливали индюки и хозяйские дети, и чистой, с бездной дорожных услуг автозаправочной станции. Мы и дальше в знаменитых городах бродили неспешно, разглядывая всякие мелочи, намекавшие нам на каждом шагу, что можно жить по-другому. Бывало, пили вино, ели клубнику со сливками. В группе нас прозвали «золотой молодежью». Майя не растерялась: а вы, сказала она, «золотая середина» Соснора добавил: а вот вы «золотая орда» (в группе было несколько человек из Средней Азии.) Нас раздражала деловитость нашей руководительницы, старавшейся поскорее запихнуть нас в автобус или в очередной музей, а главное не растерять. «Идите скорее, это же Тинторетто, вы его никогда не увидите!» Виктор Соснора бормотал: «Ну и что ж, Тинторетто, мы и жизни такой никогда не увидим».

В Асизи, хорошо подвыпившие, мы неспеша взбирались с ним на холм, пытаясь закусить свисающими из-за заборов оливками и тут же с отвращением их выплевывая. И вдруг нам открылась панорама плоских полей, оливковых рощ и деревень с пиками колоколен, терявшаяся в голубой дымке на горизонте. Было, наверное, часов шесть вечера, потому что во всех церквях, и в Асизи, и в каждой деревеньке, друг за другом зазвонили колокола. Через минуту вся долина звенела, как один инструмент, было так прекрасно, что у меня глаза заслезились. «Ну что? – усмехнулся Соснора. – Бросай партийный билет!»

А в Риме и с самим Соснорой случилась истерика.

Измучались мы в этой поездке ужасно, измучили и нашу руководительницу. И когда в аэропорту «Пулково», она, как всегда, заторопила нас: «Идите скорее, вот автобус!», мы ответили: «Нет уж, теперь мы останемся». Мы втроем пошли в аэропортовский ресторан и залили горечь советским шампанским.

И вот теперь, во второй поездке в Италию, лет этак через пятнадцать, я был членом большой театральной делегации. Кого в ней только не было – и Товстоногов, и Боровский, и Смелянский, и Софико Чиаурели, и Людмила Петрушевская, и много-много других славных людей из центра и из союзных республик. Это называлось: Третья европейская встреча по драматургии. В подзаголовке значилось: «URSS – ITALIA a confronto». Был сентябрь, из Рима по автостраде «Солнце» нас завезли вглубь итальянского сапога, в самый низ голенища, в область Базиликата. Пока ехали, я все дивился почти безлюдной дикости апеннинских предгорий с кое-где врезанными в скалы белоснежными многоярусными городками. Казалось, время этих мест не тронуло, а лишь соединило автострадой со сплошной полосой цветущих азалий. Но когда свернули на боковую дорогу и стали спускаться по ее многокилометровому серпантину к Тирренскому морю, уже и впрямь можно было засомневаться, какое столетье на дворе. Женщины в черном пасли коз, кто-то в черном работал мотыгой, волы тянули повозку с валежником, возле лачуги старуха в черном разжигала очаг, бегали полуголые дети, девушка в черном несла корзину на голове. Это был бесконечный траур по чьим-то исчезнувшим жизням. И полное равнодушие к нашему автобусу, никто даже глаз не поднял. Провинция называлась Потенца. Нас привезли в крошечный приморский городок Маратеа, и мы снова попали в свой век: кофеварочные автоматы, бирюзовый бассейн, лифт для спуска к морю.

Первый день конференции прошел в бесконечных приветствиях. Отметиться перед телевизионными и прочими камерами пожелали представители всех уровней власти – от местной до центральной. Боже, с какой помпой все было обставлено – статисты в средневековых костюмах со знаменами и штандартами (один из них от напряжения упал в обморок), музыкальная увертюра, вальяжные ораторы, один речистее другого. Да итальянцам и не надо особо ничего обставлять, просто звучно назови имена – Джузеппе Батиста! Орацио Гавиоли! Антонио Пизани! – и уже на душе праздник. А потом началось: прогулки по бухте, аперитивы, приемы и – спагетти, спагетти – во всех видах, в причудливых соединениях. И уже ночью, когда я с раздувшимся пузом и тяжелой головой направился к себе в номер, милый наш организатор, неплохо владевший русским, преградив мне путь, зашептал: «Довольно тесная компания эксклюзивно приглашает вас в полночь на террасу возле бассейна». И совсем уже доверительно: «Будут шпагетти!..»