Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Верное решение, хвалю! Вы не разочаруетесь, доверьтесь мне, — по-отечески тепло взглянув в глаза Боксеру, посулил Виктор Павлович. — А выпить у меня найдется, коньячок в сейфе оставался…

Через час, вложив в папку явку с повинной и многостраничные показания Генки, полковник заторопился. Нужно было неотложно встретиться с районным прокурором и заполучить санкцию на обыски и аресты в руководстве тюремной колонии, самолично проинструктировать несколько групп оперативников и, главное, не терять темпа.

— Вы меня выпустите? — с надеждой вопросил Боксер убегавшего из кабинета комитетчика.

— «Не мани меня ты, воля…» Куда же я вас выпущу? Вы задержаны до суда. Получите по нашему ходатайству по минимуму. Обеспечу вам условия помягче у мордовских коллег под нашей крышей… Вы ведь, поди, ближе к дому сидеть не изволите? — подмигнул спешащий Виктор Павлович. — Там вы и дня не протянете. Ваши бывшие друзья об этом позаботятся.

— А что же будет с этой тварью, с Панаровым?

— Скажу вам как партнеру, — значительно посмотрел на него комитетчик. — Он нам больше неинтересен. Завтра отпустим домой.

— Такие долго не живут… — не отводя глаз, понимающе предположил Генка.

— Мы ему охрану давать не собираемся. Ежели для вас это принципиальный вопрос, скажу лишь одно — максимально аккуратно… Наши возможности не безграничны. С другой статьей пойдете в другую колонию, где мы вам уже ничего не сможем гарантировать.

— Я понял, — кивнул Боксер. — Мне свидания полагаются?

— Вообще-то, до суда — нет. Но с родственницей вашей, сестрой, встретиться можете. Никаких записок, на словах передавайте… Ну все, мне пора. Надо ковать железо.

Виктор Павлович с младой прытью выскочил за дверь, на бегу отдавая распоряжения и бросая в портфель папки с документами. Через несколько минут его серая «Волга» летела в районную прокуратуру. Уже из машины по спецсвязи он объявлял готовность номер один всем опергруппам в своем ведомстве, жестко подчеркнув, что группы поддержки от милиции не будет, и приказав приготовить табельное автоматическое оружие и бронежилеты, оперативную съемку вести из каждой машины. Он не хотел допустить вчерашних ошибок.

Владислав Васильевич, заслышав голос полковника в трубке, удивился расторопности комитетчика: «Давай, Виктор Палыч, закрывай быстро вопрос. Коли будут проблемы с прокурором, ты по своей связи меня с ним соедини — я ему разъясню политику партии».

Государственная машина, спущенная маститой, опытной рукой, постепенно набирала обороты и входила в фазу, когда ее уже не остановить, гиблое, незадавшееся преступное дело не выправить. Ни телефонными звонками в высокие кабинеты, ни авторитетом положения, ни устранением бытия отдельных вещей и людей.

Виктор Павлович добился своего. Область прознала о случившемся, когда все было уже сделано.

«Да, полковник далеко пойдет, — подтвердил свою мысль первый секретарь, заканчивая рабочий день и потягиваясь за ореховым массивом стола. — Надобно посоветоваться со старшими, кого рекомендовать на должность нового начальника райотдела милиции и нового хозяина колонии… Вопросы большой политической значимости».

В здании комитета госбезопасности, в комнате для свиданий, Боксер с хмурым видом что-то едва слышно, невразумительно бормотал сестре. Та молчком слушала, глядя на него расширенными от ужаса зрачками, и кивала. В смежной комнате вертелись катушки магнитофона, записывая каждый звук его голоса, шедший из микрофонов, запрятанных в столе.

Панаров, положив голову на локоть закинутой кверху руки, неподвижным взором уставился в бетонный потолок камеры.

Лежа на нарах, он думал о том, как несказанно изменилась его загубленная жизнь за последний год. Как свершилось, как так случилось, что из вольного человека, чья стезя представляла в меру свободную, в меру предсказуемую колею, стесненную по сторонам лишь бытовыми обстоятельствами, он вдруг превратился в заключенного, обвиняемого в совершении преступления против государства, чье будущее окутал сырой непроглядный туман, покрыла густая, липкая, беспросветная мгла, поднявшаяся от земли? Что привело его сюда — стихия, сбившая с дороги, либо чувство долга перед близкими, перед семьей, пред самим собой?

«Я забыл о пути каменистом… И не поймешь теперь, кто я — еще человек или уже оборотень».

— Помилуйте, да какой же вы обвиняемый, Анатолий Васильевич? — Виктор Павлович по-дружески коснулся плеча сидевшего в его кабинете ссутулившегося, мрачного Панарова, находясь с утра в явно приподнятом настроении. — Вы наш агент, целенаправленно успешно внедренный нами в группу злоумышленников, рисковавший здоровьем и даже жизнью, помогая изобличить преступную сеть, тянувшуюся на самый верх… Вы же ночью в ангаре не в бирюльки играли, правильно? Так это будет представлено на закрытом судебном заседании… А то, что знаем мы с вами — так это ж только мы и знаем, правда? — хитро подмигнул он.

— Я могу быть свободен? — еще не вполне осознав услышанное, переспросил Анатолий.

— Конечно! Для работодателя вам выдадут документ, объясняющий ваше отсутствие по нашим делам — прогул вам никто не поставит. Сегодня отдохните хорошенько, в баньке попарьтесь, рюмочку примите, телевизор посмотрите, а завтра — спокойно по графику на работу.

— Угрозы для моей жизни существуют?

— Ну, стопроцентные гарантии может дать лишь ясность божьего лица, «нас всех подстерегает случай», не правда ли? — поскромничал за свое учреждение полковник. — Мы же, обычные смертные, над которыми «сумрак неминучий», исходим из вероятностей. Со стороны людей Боксера это маловероятно: они сейчас тише воды, ниже травы будут. Боксер благодаря вам дал ключевые показания. На их основании мы задержали людей из органов, каковые могли бы ранее быть кровно заинтересованы в вашем молчании. Сейчас это уже бессмысленно. Конечно, пару месяцев рекомендую поостеречься. Не гулять по ночам без надобности, со смены возвращаться в компании, дверь перед сном запирать… Но эти вещи любому можно порекомендовать. Немудреные меры предосторожности реалиста, осознающего, в каком непростом и неоднозначном мире мы живем. Вы меня понимаете?

Пожав Панарову руку, Виктор Павлович проводил его из кабинета в приемную для граждан, где ему выдали нужную справку, и попрощался.

Выйдя из здания, Анатолий ощутил, что воздух свободы воистину пьянит. Он провел в камере всего-то две ночи, но все тело ныло, хотелось хорошенько растянуться, похрустеть суставами и дышать, дышать полной грудью.

Не торопясь, подчас приостанавливаясь и новыми глазами рассматривая строения, деревья, проезжающие автомобили, он шел давно знакомыми улицами. Дойдя до раскрытых ворот рынка, Анатолий почувствовал, что до смерти хочет пива, и заглянул в небольшую беленную известью каменную пивную, где вечно переминалось у высоких одноногих грязных столиков несколько таких же, как он, беззаветных любителей.