Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

«Оба в горячем, мотоциклами мясо с картошкой от матери возят, а за дрова ни копейки не могут дать», — упрекала она Лизку за глаза, при встречах никогда не осмеливаясь предложить ей поделить расходы.

О Наташке разговор даже не заводился: на десять лет старшая Панарова считала ее, двадцатилетнюю, почти ребенком. К тому же она жалела сестру, неудачно, по ее мнению, вышедшую замуж за неровню, «старика» Артема, старшего на семь лет, которого не очень-то любила. Совершила поспешный шаг из обиды, дуреха, из мести, назло одному бессердечному белокурому красавцу с чувственными полными губами и серо-зелеными глазами с поволокой, что вскружил, задурил голову, клялся в любви, замуж звал, на руках носил, а потом вдруг в один день взял да и женился на дочери секретаря горкома и быстро бесследно канул из жизни юной дурочки, начав многообещающую семейно-партийную карьеру.

Артем обожал синеокую красавицу-жену и был ревнив, понимая, что воспользовался минутным порывом и жаждой жеста со стороны несчастной обманутой Наташки. Единственным, что в нем импонировало маме Алеши и одновременно вызывало недоверие и даже немного неприязнь со стороны его папы, было то, что Нежинский не пил. Вообще не пил. Даже пиво.

Соглашаясь с профессором Воландом, Алешин папа не доверял непьющим людям. Как любой человек, ощущая себя самым нормальным, добрым и душевно богатым, воспринимая свои теплые, дружеские отношения со спиртным как неотъемлемую часть этого внутреннего богатства, он подозревал, что мужчина совсем непьющий недобр и ненадежен, как фундамент дома с глубокой трещиной внутри, и рано или поздно здание, возведенное на нем, нелепо осядет на один бок, покорежится, а затем и рухнет. Находиться подолгу рядом с ним не стоит.

Артем повсюду сопровождал свою молоденькую златовласую смешливую супругу, всегда был подле нее, и у застолий наигранно отшучивался от навязчивых предложений не артачиться, не ерепениться, не кобениться («ну одну рюмку — и все») со стороны как мужской, так и женской части компании.

— Я знаю, где у вас тут топоры стоят… Как выпью — буянить начну, — дурашливо грозился он, хмурясь и стряхивая со лба густую черную челку. — Не смотрите, что худой. Это меня просто жена не кормит… Да и за руль мне завтра — утром в семь в трубку дышать.

Нежинский работал водителем бортового грузовика на «Маяке» и был вполне доволен своей, на первый взгляд, не ахти какой прибыльной работой. Будучи в уговоре с начальником одной из бригад охраны, в вечерние и ночные смены он вывозил с завода хрусталь в количестве, которому бы позавидовал и сам усатый Фролин.

Не все было его: большую часть он отдавал старшим — мастерам и начальникам цехов, обеспечивавшим «неучтенку» так, чтобы ОБХСС ничего не обнаружил при регулярных проверках. От заниженного на бумаге веса шихты, засыпавшейся в печи горячих цехов, через «своих» выдувальщиков и прессовщиков, производивших по ночам сверх нормы из той, «лишней», шихты цветники, графины, вазы, салатницы, плафоны, фужеры, стаканы, конфетницы и другие «чаплашки», через «своих» полировщиков и рисовщиков, доводивших товар до кондиции, до неминуемых «своих» контролеров и учетчиков, фасовщиков и шоферов, переправлявших несуществующие по отчетности изделия за территорию без особого риска — в смену «своей» охраны.

Ну или почти без риска… Начальникам охраны нужно давать свой квартальный план — и подчас график смен негаданно менялся в самый последний момент. Водители не всегда успевали получить сигнал об опасности и, случалось, попадались, влетали. Кто-то отделывался штрафом, кто-то — увольнением. Такие, как Артем, вывозившие редко, но по-крупному, нешуточные партии товара, рисковали реальным тюремным сроком.

Но он любил жену и очень любил деньги. Этим последним вызывал коли не ответную любовь младшей, то одобрение и уважение со стороны двух старших сестер. И покамест сабинская покрытоголовая Фортуна по-матерински оберегала его, как Сервия Туллия. До поры Артем вытягивал из ее ящика масличного дерева лишь счастливый жребий.

— Надьк, ты видала, какой он кухонный гарнитур отхапал? — с алчным придыханием в слегка дрожащем голосе вопрошала Лизка. — Чехословацкий!.. С плитой и духовкой, с мойкой и вытяжкой! Какая-то лапа у него там, в верхах, на заводе. Такой и по очереди не достанешь — прям как у секретаря горкома… Воду домой провел, теплый туалет и ванную хочет сделать.

— Откуда только деньги загребает? — недоуменно качала головой Надежда. — Шофер завалящий. Ну ладно — что-то там вывезет через проходную…

— Ты знаешь, сколько у него коробок в сарае? Уйма!.. Он машинами вывозит, лопатой гребет! — понизив глас и чуть присвистывая от волнения, возвестила сестра. — Я один раз случайно заглянула. Там штабеля от пола до потолка! Спросила его — говорит: «не мое, хранится пока, а чье — не твое дело»… Хваткий мужик, и не пьет…

— А пьющие, видать, хваткими и не бывают, — разгладив юбку на коленях, с грустью обобщила Алешина мама свой личный семейный опыт. — Залил в себя, а там трава не расти. Как проспится — книжки читает да телевизор смотрит. Рассуждает, философ доморощенный…

Где-то вдали грандиозная, кипучая и могучая страна с ликованием, бодро и несокрушимо приближалась к финальному акту в драме окончательно и бесповоротно победившего социализма, всего год как в слезах попрощавшись с Олимпийским мишкой, похоронив без лишней помпы Высоцкого и из последних сил, с надрывом раздавая взятые на себя интернациональные долги, гнала вперед, начиная агонизировать, принося на заклание ненадобную бессловесную жертву, последние юные войска советских восемнадцатилетних. С далекого степного Байконура взлетали уверенные в будущем Герои Советского Союза, в по-своему любимой всеми столице ударными комсомольскими темпами строились новые мраморные станции метро, а улица, где жили Панаровы, была включена в план газификации города на следующий год.

В деревне, у поросшей священным деревом Артемиды — ветлой — мелкой речонки, Алеша раз в неделю, исправно, по субботам, мылся с бабушкой в древней крохотной баньке, что топилась каменкой без трубы, по-черному. Мальчик опасливо старался не касаться чистой, усердно натертой царапавшейся мочалкой с хозяйственным мылом розовой кожей локтей и коленок бревенчатых, сально поблескивавших, закоптевших стен, полка над печкой и двери, покрытых толстым, лоснящимся антрацитовым слоем сажи, свисавшей лохмотьями и с потолка, такого низкого, что не стоило никакого труда достать его рукой, лишь слегка подпрыгнув.

Социализм неуклонно, стремительно и триумфально побеждал на планете с разной скоростью и кое-где, поближе к сердцу великого государства, очевидно, порядочно запаздывал.