Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Как же не ведете? — перешла в решительное наступление вошедшая в роль заведующая, стараясь не смотреть в насмешливые очи медсестры. — Я самолично переговорила с мальчиками из его группы. Все, как один, независимо друг от друга твердят: «Он кричал тем детям „чича“ и бросал в них камни». Вам их привести, чтобы вы это собственными ушами услышали?

— Странно, он и слова-то такого не знает, — ничего не понимая, оправдывалась Надежда, не сводя глаз с пропитанной кровью и йодом повязки на голове сына.

— Я должна осведомить об этом инциденте отдел кадров вашего мужа. И к вам на работу тоже сообщу, — металлическим голосом пригрозила, чувствуя близкую победу и немое восхищение своих подчиненных, рыжая начальница. — Пускай разбираются с вами — каким словам вы учите ребенка в семье… И стоит ли ему посещать наш детсад.

— Пожалуйста, не надо сообщать! — сложив руки перед грудью, взмолилась Алешина мама. — Мы с ним дома поговорим, и обещаю, что это никогда больше не повторится.

— Ну, не знаю… — неуверенно протянула, заколебалась заведующая. — Вообще-то, я обязана отправить сигнал, реагировать на подобные вещи. Но вы мамочка интеллигентная, да и Алеша до сих пор не давал поводов — книжки детям читал…

Женщины дружно закивали, выражая влажным взглядом сочувствие повинившейся и осознавшей мамочке и безмолвно взывая к старшей о снисхождении.

— Ну хорошо, пока я рапорт попридержу в столе, — помолчав, великодушно смилостивилась та. — Но смотрите, коли еще раз что-то подобное повторится!..

Панарова энергично замотала головой. Не повторится.

— А о лобике Алеши не беспокойтесь — ранка небольшая, сестричка ее обработала, — погладила она ладонью худенькое плечико ребенка. — В больницу не имеет смысла ходить.

Медсестра закашлялась и отошла в сторону за стаканом воды.

— Вы с ним дома за свой счет три-четыре денька посидите, — мягко присоветовала властная женщина, провожая жестким, недовольным взором кургузую фигуру в белом халате. — А потом придете в сад, и сестричка вам повязочку снимет.

Мама Алеши с облегчением попрощалась и второпях повела ребенка за руку домой.

Дома мальчика ждал тяжелый разговор. Беда была в том, что он почти ничего не видел и не помнил.

— Ты зачем чужих детей дразнил, а? — нервно нахмурившись, вопросила мама, поставив его, провинившегося, стоять пред диваном, на котором молчком восседал грозный судья-отец.

— Я не дразнил, я в домике играл, — неуверенно ответил ребенок.

— Ну а как камнем в голову получил? — выпытывала она, вызывающе поглядывая на бесполезно молчавшего задумчивого мужа.

— Не помню. Я в окошко посмотрел — и все, — чувствуя, что, пожалуй, и вправду он снова провинился (как в тот раз, с сугробом), пролепетал Алеша.

— Мне все ваша воспитательница рассказала, — сурово хмурясь, продолжала отчитывать сына Панарова. — Ты откуда слово-то такое знаешь — «чича»?.. Надоумил кто?

— Ладно, Надьк, отстань от него, — неожиданно вступился за Алешу, уже внутренне безропотно согласившегося со своей виной, отец. — Нечисто там все. Он чеченцев в глаза не видал. Они с лета семьями живут в бараках на рабочем поселке, где полстеклозавода обитает. Там и драки были, и на ножах — порезали двоих. А их ондатры шалопайничают — по домам лазят днем, шарят, когда народ на работе. Мужики с завода их терпеть не могут — дай волю, голыми руками бы разорвали. Вот, поди, дети оттуда и наслушались разговоров. А наш под раздачу случайно попал.

Надежда замолкла, почувствовав, что муж, наверное, прав.

— И что нам теперь делать? — озадаченно спросила она, кивком разрешив Алеше идти в другую комнату. — В милицию заявление писать?

— Сидеть молча — и все! — твердо отсек Панаров, отчего-то раздражаясь сам на себя. — Какая милиция?.. Чем ты докажешь? Взять и все выложить — и детсад, и отдел кадров, и партком нас живьем сожрут. Думаешь, они всего этого не знают?.. Знают, очень хорошо, и еще раньше, чем мы! Но пока все тихо-спокойно — пара бытовых драк да пьяная поножовщина. Поди вякни об этом вслух — еще под статью о межнациональной розни загремишь. Если и нет, то о месте в детсаду забудь.

— Ну а если ему в больницу надо будет? — поневоле соглашаясь со словами мужа, беспокоилась за сына Надежда, сжимая и разжимая узкие, почти детские ладони.

— Дома с крыльца грохнулся, головой о тротуар, — уже открыто злясь на свое бессилие, отрывисто бросил первое, что пришло на ум, Алешин отец. — Чеченцы к зиме уедут — печи почти готовы — и черт бы их побрал, забудут все о них. А мы, если сейчас права качать начнем, будем у этой своры до смерти на заметке, еще и Алешке анкету подпортим… Или думаешь — Сталина сто лет как нет и что-то изменилось? У нас сроду ничего не изменится. Даже коль завтра объявят, что при коммунизме живем. Или капитализме… Тут только потоп что-то изменит.

Ночью Алеше снились очи черновласого кучерявого мальчика — рослого, почти подростка, — который кинул ему в лицо щебенку. В этих глазах светилась та же спокойная неприязнь, как в тех, желтых, что смотрели на него из кустов в лесном овраге.

Рана на лбу зажила, затянулась без вмешательства хирурга, и скоро Алеша ходил без повязки, с щедро намазанным зеленкой лбом.

Историю с чеченцами никто в детсаду не вспоминал, но ребята из рабочего поселка, оговорившие его заведующей, поглядывали на мальчика с легким презрением и ощущением превосходства. Очевидно, они кичились своей смекалкой и умением жить, не идущими в сравнение с умишком этого терпилы-недотепы. Неизвестно, в какой мере они сами удумали историю, а в какой были надоумлены воспитательницей и родителями, с которыми поочередно состоялся серьезный разговор в кабинете заведующей за закрытыми дверьми, но общая тайна и нечистая совесть их сплачивали еще лучше, чем совместные игры в стае.

Алеша извлек для себя полезный урок из случившегося. К нему пришло недетское понимание того, что в бурных жизненных обстоятельствах щебенкой по голове получают далеко не основные их участники и уж точно не виновники. Поэтому, ежели в происходящем нет твоего непосредственного бытостного интереса, нужно активно, всеми силами избегать участия, а не просто молча лицезреть и пассивно сторониться. Помимо того, он понял и крепко-накрепко запомнил, что любое внешнее событие легко переиначить в пересказе, оттого оно может иметь мириады толкований и версий, и не всегда та истинная побеждает — скорее, никогда.

В глубине души хулиганам из группы было немножко совестно: по канонам мальчишеской чести ябедничать нехорошо, тем более дурно — ложно оговаривать. С возрастом данное чувство теряет остроту, будучи исподволь вытесненным в темницы подсознания разумными и светлыми взрослыми оправданиями. В шесть лет этот процесс только начинался.