Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Ты знаешь, сынок, — форсируя семейные отношения, задушевно ответил тот, выпуская через нос плотные струи дыма, — коленки-то седые, а вот бабу еще охота. Особенно после баньки. Всяких шалав залетных водить не хочу. Опоят да вынесут из дому все. А Маня еще вам, молодым, фору даст. Я к сестре своей двоюродной в Пелагеевку ездил, к Аксютке — соседка ее, там с ней и сошелся… Да и кому я все оставлю? У меня на сберкнижке — десять тышш, — доверительно понизив голос, возвестил Чекан, твердостью «ш» только усиливая впечатление от солидности суммы.

Через неделю сестры со своими мужьями собрались вместе на совет у Панаро-вых — обговорить нежданный-негаданный залет в голове пожилой матери.

— Да что вы головами-то качаете — путный мужик! — маслянисто улыбаясь, миролюбиво заявил Борька. — На Волгу будем ездить, рыбачить… Правду ведь говорил: вот что случись с ней, с одной, зимой — ведь до весны не узнаем!.. Все равно ее рано или поздно в город придется перевозить… Иль ты к себе ее хочешь забрать? — нежданно обернулся он к супруге.

Та, видно, не была готова к подобному повороту разговора.

— Почему хочу — куда мы ее, самим развернуться негде, — растерянно и недовольно промямлила она, с упреком косясь на неделикатного мужа. — С твоими телевизорами поломанными в каждом углу… Бардачина везде, и места нет.

— Ну вот! А тут у мужика дом свой, больничка под рукой, магазины в деревне… — торжествуя, подвел итог невозмутимый Пегий.

— Водку он больно лихо в башку запрокидывает, — неодобрительно, с сомнением покачала головой Надежда. — Боюсь, сопьются они там вдвоем в Переволоках. За пятьсот верст ведь не уследишь…

— Так путейцы на железной дороге все отродясь пьют — и пить умеют, — подал голос Артем, из-под черной челки на глазах коротко взглянув на Надежду. — Ты знаешь, что такое — на путях зимой в минус тридцать день-деньской?.. Там без водки не выживешь. Я бы и то поддавать начал… Но и закалка путейская потом на всю жизнь. Толька вон говорил: его уж пошатывало, а Чекан — огурец огурцом, выносливый.

— Ладно, увидим, жизнь покажет, — неопределенно заключила Панарова.

Помолчав мгновение, с угрозой дочерней ответственности в голосе добавила:

— Узнаю, что пьют вдвоем — поеду и заберу обратно.

Мнения Наташки, как младшей, никто не спрашивал. Дедушка Витя враз проникся к ней отеческими чувствами и наделил подарков больше, чем другим дочерям.

Артем, не скрывая, радовался заманчивой перспективе иметь дом на Волге и доступ к запасам копченой, вяленой и сушеной рыбы от нового тестя.

Алеша в награду за свое молчание о летних приключениях получил то, о чем давно лелеял несбыточную мечту — роскошнейший набор-конструктор из сотен ценных металлических и пластиковых деталей, с пухлой инструкцией по сборке десятков разных моделей всего, что ездит, плавает и летает. За такое сокровище стоило пострадать — весь страх, все слезы и все отчаяние заплутавшего в лесу ребенка почти забылись, изгладились, выветрились из памяти либо укрылись где-то глубоко внутри и почти не вспоминались. Это случилось как бы не с ним.

Детский разум умеет жить не прошлым иль будущим, а здесь и сейчас, предавать забвению само время и искренне наслаждаться негаданными радостями, что жизнь подчас приносит в шесть лет.

Едва новобрачные попрощались с родителями Алеши, отправившись в свадебное путешествие в Переволоки — вдвоем обживать нехитрый быт вдовца, как вот уже внук обнимал вторую бабушку, приехавшую с дедом из Новиковки погостить у старшего сына. Обнимать было непросто — бабушка отличалась благородной полнотой, так что он, скорее, преданно распластался с раскинутыми в стороны руками на ее необъятном животе.

Родители Панарова жили в области, где довелось родиться Ленину, и это служило кому-то достаточным основанием забрасывать туда почаще, чем соседям, дефицитный ширпотреб — ходовой, хоть и нередко залежалый где-то на складах не по воле товар. Вновь подарки, снова кремово-сладкое и жирное сгущенное молоко, которое Алеша помещал на самую вершину пирамиды всех лакомств, существующих на свете, опять растворимый кофе, шоколадное масло, конфеты в разноцветных фантиках, пахучая копченая колбаса…

Внук получал от бабы Веры невообразимо чудесные дары на дни рождения: пластмассовые модели военных кораблей, пассажирских самолетов, космических спутников, почти неотличимые от настоящих, с жидким клеем в тюбике и описанием, как эти чудеса собрать; многостраничные книжки-раскраски в глянцевых обложках; наборы тонких фломастеров всех возможных цветов и оттенков.

За все эти бесценные радости с внука взималась довольно умеренная дань. При заминках в застольных разговорах Вера Андреевна грузно поворачивалась к нему с неизменным улыбчивым вопросом: «Лешенька, а какую бабушку ты любишь пуще всего?»

Чуть поколебавшись для приличия, Алеша всегда отвечал: «Тебя, бабуля!»

Было в том ответе на две трети благодарности за обретенные вожделенные дары и на треть — заурядного желания сделать приятное. Хотя внуку было чуть-чуть неловко за тщеславную бабушку Веру, не совсем честным путем вымогавшую не просто дань детской любви, а первенство в соревновании, о сути которого Алеше было невдомек.

Он чувствовал, что все-таки чуток предает бабу Маню, у которой провел столько времени летом и приобрел столько полезных знаний. Но ведь она сейчас далеко, и мальчик, приучившийся с выгодой помалкивать, не расскажет ей о своих признаниях, немножко неискренних и немножко вынужденных.

Василий Архипыч души не чаял во внуке, хотя особой взаимностью не пользовался.

— Ну-ка, Лешенька, перечисли мне все республики Советского Союза со столицами, — давал он ему несложные задания из географии, взирая на него умиленно. — …Молодец, а теперь страны Южной Америки со столицами… Умница, а какие моря омывают нашу родину?

Для Алеши эти вопросы не представляли затруднений: карта мира висела на стене напротив его койки, и однажды, едва научившись читать, с трудом разобрав самое длинное название крупными буквами наверху, он потерпел досадное фиаско в попытке щегольнуть знаниями перед воспитательницей детсада.

— А я знаю, какой океан самый большой, — гордо заявил он, почему-то соединив в сознании размер надписи с размером обозначаемой ею сущности, непроизвольно повторив ошибку философов-номиналистов, на свой лад неглупых людей, вроде сабинского стоика Варрона.

— Какой? — равнодушно, лишь для виду поинтересовалась Софья Петровна.

— Северный ледовитый океан, — отчетливо, врастяжку, почти по буквам изрек начинающий эрудит. — Правильно?

— Нет, неправильно, — отрезала женщина, не пояснив опешившему ребенку, в чем он сплоховал.