Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Крестная Алеши любила при случае пожаловаться на хлипкое, надорванное в горячем цеху здоровье.

— Как мать-то уехала в Переволоки, в Пелагеевке ведь все нынче на нас, — сетовала она, с укоризной косясь на младшую, что почти не слушала, заприметив некий журнал с модными выкройками на диване. — И за домом следим, и огород обрабатываем, картошкой занимаемся. Вроде на двоих с Наташкой, да они ведь то приедут, то не приедут. А жука травить, полоть, окучивать? Ведь постоянно что-то делать надо. Наперед там, а потом еще к свекрови. И ей подсоби! Никакого здоровья не хватит.

— А куда вам столько? — подивилась Надежда. — Мы тоже свиней держим, но на трех огородах не сажаем. В Пелагеевке — двадцать соток, у вас у самих огород здоровый — куда вам столько?

— Так свекровь на продажу своих растит, а мы на еду. Продает мясо на рынке и нам деньгами помогает, — созналась Лизка. — А как иначе? По-другому не проживешь. Вроде вот аванс получишь, туда-сюда — и нету ни копейки. Все одни расходы.

— У меня свекровь мясо в магазине покупает, кур только держат, — коснулась больной темы Панарова, непроизвольно поморщившись. — А с пенсии все время младшему в Саратов посылает без перебоев. У него, видите ли, жена мало получает.

— И как ты на второго решилась? — покачала головой Елизавета. — Тут с одним-то еле концы с концами сводишь — а это еще в школу не пошел.

— Ты всю жизнь прибедняешься, — весело улыбнулась Наташка, оторвавшись от выкроек, — а у самой, поди, на книжке на машину уже накоплено. Мужик не пьет, калымит, телевизоры чинит…

— Чего он там чинит! За чекушку, а то и задаром! — бурно возразила Лизка. — Каждый вечер допоздна, до полночи сидит с паяльником, воняет на весь дом, а денег-то не видать.

— Как это не видать? — притворно-строгий, укоряющий глас Пегого раздался из прихожки: мужчины, покурив и приложившись к заначке во дворе, вошли с улицы в дом. — Вот только вчера десятку за телевизор отдал.

— Тоже мне — озолотил, — стушевалась крестная, слегка порозовев и поспешив перевести разговор на другую тему. — Пошли, банки с огурцами и помидорами откроешь. Идемте все к столу уже, чего сидеть…

Праздновать Новый год до полуночи никто не остался. Сначала, уже часов в десять вечера, ушел Артем, быстро заскучавший, слушая на трезвую голову вязнущие разговоры пьянеющих мужчин и бестолковые досужие сплетни женщин. Побыв положенное светскими приличиями время в обществе чинно выпивающих и закусывающих людей, он чувствовал усталость и скуку. Следом за ним попрощалась и его жена, не желая провоцировать неудовольствие супруга. Ближе к одиннадцати зашлась в громком плаче закапризничавшая Леночка, игнорируя все неловкие потуги брата успокоить и развеселить уставшую от шума сестренку. Анатолий к тому времени уже изрядно набрался и насилу соединял слова в предложения.

— Что ж вы так рано уходите? Куранты ведь еще не били! — с облегчением причитала Елизавета. — И не съели почти ничего — стол вон полный.

— Надо вести его, а то свалится здесь до утра, — озабоченно хмурилась Алешина мама, выводя в сени, выталкивая руками ушедшего в себя папу. — Спасибо за угощение, созвонимся на неделе.

Бой курантов Панаровы заслышали, уже войдя в собственный дом и включив телевизор. Наступил новый год, которого Алеша ждал с большим нетерпением — ведь он должен был пойти в первый класс. Мама уже показала ему колоссальное по сравнению с детсадом кирпичное строение школы — четырехэтажную крепость, махину, замыкавшую со всех сторон двор, в фасаде которой, словно пасть кита, зиял вход высотой в два этажа, с бетонными плитами перекрытий, удерживавшимися четырьмя габаритными прямоугольными колоннами в два ряда.

Школа располагалась очень удобно, на полпути до конторы Панаровой, поэтому отводить Алешу по утрам и забирать после работы из продленки не представляло для нее трудностей.

Одно лишь ей было не по душе.

— Представь себе — полторы тысячи детей в одном здании! — озабоченно жаловалась она супругу. — И младшие классы никак не отделены от старших — ведь обижать их будут. Чем только эти архитекторы думают?

— У нас восьмилетка тоже не была разделена, — успокоил Анатолий жену. — И не помню, чтобы особо старшие обижали.

— Нашел, с чем сравнить! У вас в деревне сто человек в школу ходило, — мятежно возразила та, упрямо двинув плечом, словно отталкивая от себя его беспечные слова. — А здесь?.. Сколько дебилов среди полутора тысяч окажется? Тем более что все будет детвора ваших работяг со стеклозавода, да и наши с лесозавода не лучше… Дети из хороших семей в школу номер один ходят, но ведь это в центре: далеко и совсем не по пути мне.

Панарова с горечью вздохнула, казнясь в душе, что уже сейчас, в самом начале пути, не может дать сыну лучшее, что получат другие, чужие — не ее.

— Ничего, крепче будет! Ему жизнь жить — пускай с детства начинает, — с немного наигранной уверенностью заявил Алешин папа. — А то будет забалованный да изнеженный, как Лизкин Владюша — таких никто не любит… Я в армии «старикам» манжеты и воротнички подшивал, портянки стирал в учебке. И ничего, не за-падло. А кому было западло — их там быстро учили.

— Не в семь же лет жизни учиться! Тем паче, ему семь только в октябре исполнится. А кому-то уже в январе, — вновь не согласилась мама. — Хотела я на год отложить, чтобы от восьми пошел. Но ведь это значит — сразу после школы в армию загремит! А так после десятилетки в институт не поступит — через год еще один шанс будет.

— Верно, нечего ему уже в саду делать, — поддержал Анатолий. — У него башка варит, как у взрослого. Я с ним уж порой стесняюсь как с ребенком разговаривать.

Взрослая башка мечтала о собаке. Алеша проштудировал все о дрессировке служебного пса, о командах, каковым тот должен быть обучен, о надлежащем питании и физическом развитии. Он знал, что щенята родятся слепыми и беспомощными, что первые дни и недели лишь сосут маму и не умеют ходить. Он выписал на листках рацион питания щенка по месяцам до года, график прививок от чумки и бешенства, схемы лечения гельминтозов, к которым овчарки предрасположены: в его распоряжении было все, не хватало лишь одного — малюсенького кутенка. Но он уже знал, что где-то далеко черная немецкая овчарка Линда принесла помет из четверых детей, и один из них — мальчик — его.

Наконец, случилось, что воскресным утром мама ушла куда-то, не проронив ни слова, лишь таинственно улыбаясь, и воротилась домой с большой сумкой, внутри которой что-то жалобно попискивало — некий потешный темненький комочек.

Алешин папа налил на кухне в блюдце молока, достал вяло протестовавшее существо из тряпок и ткнул крохотной мордочкой в белую жидкость. Существо чихнуло и начало неумело лакать, то и дело, не удержав головку на весу, погружаясь носом в до краев наполненное блюдечко и снова забавно чихая. Существо по предложению папы получило имя Блэк — по цвету шубки.