Пол Маквей - Хороший сын

— Сука, бля! — выкрикивает она совершенно мужским голосом. Сжимает руку в кулак, лупит себя по ноге.

— Мамуля. — Получается совсем шепотом. По счастью, она не слышит. Она плачет. Моя Ма никогда не плачет.

Снова скоблит землю, прямо изо всех сил. Выливает воду из ведра, метет быстро и крепко. Вода льется в мою сторону. Я отскакиваю. Когда поднимаю глаза, Ма уже ушла в дом.

Папаня, что ли, вернулся? Наверное, так и есть. Натворил чего-нибудь. Если он хоть пальцем тронет мою мамочку, я его убью. Бегу ко входной двери. А если он дома, и пьяный, и поколотит меня?

Не думай об этом.

А если мама все еще на меня злится, если она меня ударит?

Не думай об этом.

Бегу по нашей дорожке. В прихожей громко кашляю и начинаю насвистывать — чтобы она перестала плакать. Она расстроится, если я увижу.

— Мамуля, — говорю, открывая внутреннюю дверь. Она, похоже, на кухне. И, может, он тоже там с нею. — Мамуля, — повторяю и тихонько вхожу.

— Чего?! — рявкает она, поворачиваясь от раковины. Стирает руками наши одежки.

— Нет, мамуля, ничего. Просто я тебя искал.

— Не болтайся тут, у меня дел слишком много.

— Мамуля, прости, что я тебе нахамил.

Она ничего не говорит. Наверное, потому, что в нашей семье не принято извиняться. Мы просто делаем вид, что ничего не случилось.

— Мамуля, хочешь я тебе помогу? — спрашиваю.

— Нет, иди погуляй, с тобой только дольше выйдет, — говорит она и засовывает голову в шкаф под раковиной, ищет там что-то.

Тут поди решись на что-нибудь. Если не обращать на ее слова внимание, она, чего доброго, взорвется и разнесет меня на клочки. И вообще, я должен выяснить, что с ней такое. — Мамуля, — говорю тише тихого. — Мамуленька.

Не слышит. Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы она обернулась. Очень Тебя прошу. Шажочек в ее сторону. Я не говорил себе «шагай», ноги сами все сделали.

Эй, мозг, я очень извиняюсь, но кто тут у нас за главного?

Еще шажочек. Похоже, я включил автопилот.

Капитан Мозг, прием, вызывает центр управления полетом, командир Доннелли. Вы не могли бы отключить автопилот и взять управление?

Никакого ответа. Еще шажок.

Сближение! Тревога! Опасность! Возможность столкновения!

Стою прямо над ней. Слышу ее громкое дыхание. Вижу, как выдвигается моя рука, пока я над ней склоняюсь. Сейчас скажу себе остановиться — и остановлюсь. Если услышу хоть одно слово…

Последняя возможность развернуться и избежать столкновения, капитан.

Не поможет — я камикадзе. Касаюсь посадочной полосы на ее спине и слышу свой голос:

— Мамулечка.

— Что тебе?! — вскрикивает она.

Сжимает свою голову кулаками, они дрожат. Не знаю, кого она сейчас ударит — меня или себя. Вцепляется одной рукой в волосы и дергает, глядя в пол. Желудок у меня подскакивает, как на американских горках. Отхожу и плюхаюсь в кресло, закрываю лицо руками. Поглядываю сквозь пальцы. Ма отпустила волосы и смотрит в пол.

Да что такое с нашей Ма? Папани-то дома нет.

— Я могу медь почистить. Хорошо, мамуля? — спрашиваю. — Я тогда не буду тебе мешать.

Смотрит на меня. Такая грустная. Покусывает кулак, громко дышит. Один вздох, другой, третий.

— Газеты возьмешь в угольной яме. И заодно посмотри, нет ли мышей в мышеловке, — говорит.

Отлично. Я подпрыгиваю, будто на пружинках. Сейчас увидите, как я умею порадовать свою мамулю.

По счастью, мышей в мышеловке нет. Потому что когда бывают, тебе их и выбрасывать. Случается хуже — мышь еще живая, ее нужно добивать кочергой из каминного набора.

Хватаю старую газету с самого верха пачки, состав для чистки и тряпку. Не знаю, почему это называется «угольной ямой» — на деле это ящик во дворе. Никакая это не яма, скорее такой сарайчик. Хотел бы я жить в угольной яме. У меня было свое жилье, будто своя комната. Своя комната — это так здорово, что даже и не представить.

— Микки! — Подпрыгиваю, услышав ее голос из кухни. — Тащи все сюда и чисти.

Видали? Совершенно ни к чему говорить «прости меня». Это и есть «прости». Все теперь будет хорошо.

Раскладываю «Республиканские новости» на столе, кладу сверху тряпки, ставлю состав. Мы эту газету никогда не читаем, но когда ее продают у дверей, приходится покупать, а то на тебя не так посмотрят. Снимаю украшения с каминной полки. Беру каминный набор. Медные пластинки, которые висят в гостиной, и кожаную штуковину с медной лошадью. Не знаю, что это за фигня, но маме нравится.

Надраиваю украшения. Ма увидит, как я быстро работаю. Быстрее скорости звука. Сейчас самое время спросить. Пока она немного поуспокоилась.

— Мамуль, а что, папа вернулся? — Кидаю пробный шар.

Голова у нее дергается.

— Ты с чего спрашиваешь? Видел его, что ли?

— Нет.

Клево. Супер. Здорово. Обалденно. Класс. Будем и дальше жить счастливо, да, мамуль? А теперь начистим медяшки. Тру изо всех сил. Аж рука болит. Зато будут гореть!

Стоп, а чего ж она тогда плакала? Может, из-за того, что я ее обозвал дурой? Согласись, Микки, это было совсем некрасиво. Свою-то собственную мамочку. Вот взял и довел ее до слез. И что, доволен? Всякий раз, как ты разеваешь рот, происходит какая-нибудь беда. Держи его на замке!

Я уже почти половину начистил. Когда все доделаю, мамочка будет очень мною довольна.

А если другие узнают, что я довел маму до слез?

Они меня прикончат.

Быстрее, быстрее. Три, три, три.

Почти готово. Подумай о чем-нибудь другом. Мартина. Мартина.

Я скоро буду тискать Мартину.

Самую красивую девчонку на свете.

Я не буду гладить ее по заднице. Она же не шлюшка мелкая. Но где бы выяснить, как тискаются?

— Микки! — окликает меня мама.

Я подскакиваю и роняю крышку медного чайничка на стеклянный стол. Замираю. Она что, правда, меня сейчас убьет? Она расслышала, что я думал?

— Чего?

— Ты там все закончил? — спрашивает Ма.

— Вот, заканчиваю. — Выдыхаю. — Что-нибудь еще сделать?

— Не надо, у меня все готово.

Она берет с полки кошелек.

— Вот, сходи, купи себе что-нибудь вкусненькое.

— Да ладно, не надо, — говорю я.

— Чего?! — вскрикивает она, этак театрально, и мне делается смешно. — Чтоб мне провалиться, наш Микки отказывается от денег!

— Мамуля! — Я смеюсь и краснею.

— Наш Микки, который продаст свою мамочку про-там за двадцать пенсов?!

— Да ладно тебе, мамуль! — возмущаюсь я. — Разве что за двадцать пять.

И мы смеемся.

— Ах ты, хамло мое мелкое! — Делает вид, что хочет меня шлепнуть, я уворачиваюсь, плевое дело от нее увернуться.

— Старенькая ты уже, мамуля, медленно двигаешься.

Ма пинает меня по ноге.

— Ай-й-й-й-й-й!

— Я пока еще кое-что умею. — Она смеется.

Мы оба смеемся. Хохочем и хохочем — так моя мамочка никогда еще не хохотала. Я хороший мальчик. Сердце щемит, но приятно. Моя мамуля меня любит. Но это в нашей семье тоже говорить не принято.