Стоян Даскалов - Огненные зори

Отцу Замфира не повезло с первыми детьми. Случилось так: когда вернулись с похорон одного ребенка, увидели дома мертвым другого. Тогда, согласно старинному обычаю, взяли на воспитание чужое дитя. Сиротка Крскяна выросла, не подозревая, что она не родная дочь. Ее и замуж выдали как свою. В доме у сестры тайком от отца Замфир устраивал собрания, часто ночевал. В ее доме проходило собрание, на котором приняли решение поднять восстание. А после разгрома восстания, когда арестовали ее мужа и сына, Крскяна носила в лес повстанцам еду.

Только от нее полиция могла узнать что-либо о Замфире и его товарище. Люди из общинного управления следили за ней. После ареста мужа и сына она ходила к овечьему загону с пестрой торбой за плечами, пасла овец и украдкой пробиралась в Гравин-Дол. Ее несколько раз вызывали в управление для допроса.

— По-вашему, человек из дома выйти не может. Чего пристали? Не такая уж я дурочка, чтобы на виду у всех носить в лес еду.

— Мы знаем, что ты делаешь это.

Крскяна уставилась своими зелеными глазами на полицейского начальника в мундире с серебряными аксельбантами.

— А если хочешь, чтобы мы выпустили твоего мужа и сына, помоги нам.

Тогда Крскяна плюнула ему в лицо. Полицейские бросились на нее с нагайками, но начальник, скрипнув зубами, дал рукой знак, чтобы ее не трогали. Крскяну вытолкали из управления, и она снова пошла к загону пасти овец. Слежку усилили. Завербовали в селе людей, чтобы следили, куда она ходит и что делает, но доказать ее связь с подпольщиком Замфиром так и не смогли. Крскяна за день бывала в самых различных местах, и, чтобы проследить за ней, потребовалась бы целая армия агентов, их нужно было бы расставить в каждом овраге, за каждым кустом. Запереть же Крскяну дома было не в интересах властей.

Крскяна гордилась своей неуловимостью. Но вот наступила осень. Следствие против мужа и сына продолжалось. Она ходила и к прокурору, и к адвокатам, и к судьям, но все только пожимали плечами: ничего не поделаешь — ятаки Замфира!

Кровавые расправы прекратились, но суды действовали. Крскяна не знала, что будет с мужем и сыном, помилуют ли хотя бы одного из них, до каких пор ей суждено жить в одиночестве.

Охваченная дрожью, Крскяна вскакивала среди ночи, старалась отогнать печальные мысли. Но коварная приманка, брошенная в ее сердце полицейскими, действовала помимо ее воли. Она разъедала нитка по нитке родственную связь с Замфиром, оставляя в ее сердце только одну-единственную — с мужем и сыном.

Женщина чувствовала, что за ее загоном наблюдает все больше и больше глаз. Выгонит утром овец на пашу и сразу видит чью-то спину. Спустится к роднику за водой, и там, в чащобе, словно змея, зашуршит кто-то. Остановится где-нибудь со стадом в полдень, прислонится к старому, корявому дереву, и чудится ей, что это не овцы возятся вокруг, а хищник принюхивается где-то совсем рядом. Стемнеет, она решит переночевать в загоне, сразу же начинает мерещиться, будто кругом стая волков. Уселись перед входом и ждут, подняв оскаленные пасти.

Однажды вечером, только она собралась уходить, перед ней вырос человек. Она вгляделась и обомлела; знакомое лицо с подпухшими глазами и маленькими усиками.

— Не бойся, Крскяна, — с улыбкой проговорил незнакомец. — Я тот, в кого ты плюнула, помнишь?

Женщина подняла голову. На мужчине не было ни полицейской фуражки, ни мундира с аксельбантами. Его появление в такой час, да еще переодетым, не предвещало ничего хорошего. Начищенные до блеска сапоги и коварные глаза пугали женщину.

— Пришел узнать, не одумалась ли ты. Кого больше любишь, мужа, сына или того, в лесу?

Лицо Крскяны побелело. Скулы выступили резче, подбородок заострился и задрожал. Потрескавшиеся и высохшие на ветру губы угрожающе скривились.

— Не упускай этой возможности, Крскяна, — прошептал появившийся из-за плетня Барбиняк, сельский шпик. Все знали, что он шныряет по улицам, подслушивает и потом доносит в городскую полицию. Этим он и зарабатывал себе на хлеб после восстания — несчастьем людей.

— Сейчас как раз выпускают последних задержанных! И стоит начальнику сказать слово — освободят и твоих, — быстро проговорил Барбиняк. Это был ленивый человек с серым сонным лицом, но сейчас оно оживилось, и его маленькие колючие глазки округлились.

— Убирайтесь прочь с глаз моих! — резко сказала Крскяна.

— Не кричи, не кричи! — прогнусавил Барбиняк. — Мы с начальником оказались здесь случайно. Вот и решили заглянуть к Крскяне, посмотреть, что она делает. До каких же пор ты будешь, бедняжка, куковать одинокой кукушкой? Не одумалась ли, не захотелось ли снова зажить с мужем и сыном?

Голос Барбиняка, как нудный осенний дождь, щемил сердце женщины. Она вздрогнула и повернулась спиной. И верно, опустел ее дом. Она и не задерживалась там. С тех пор, как арестовали мужа и сына, в доме стало сиротливо, страшно, как в тюрьме. Поэтому ей не сиделось дома, не работалось, и она спешила к загону. В поле было просторно и светло, когда же она виделась с Замфиром, на душе становилось легче. Но вот уже второй раз ей говорили о том, что, стоит ей согласиться, в доме воцарится покой и счастье. Ядовитые слова все сильнее действовали на измученную женщину. Крскяна почувствовала, как у нее закружилась голова. В глазах потемнело.

— Отнесешь ему простокваши. Ведь ты его этим кормишь? Другим ведь нечем? И насыплешь в нее вот этого порошка.

Она широко раскрыла глаза и закричала:

— Отравить его?!

Эхо разнесло этот вопль по Гравину-Долу.

— Да нет же, Крскяна, — засуетился Барбиняк, ехидно поглядывая на начальника. — Никто тебя не заставляет травить его! Это не яд. От него только помутится голова. Он нужен нам живым, живым его и выпустим. Таков приказ, царь слово дал. Кто же посмеет посягнуть на него?

Крскяна застонала, закрыла глаза и отвернулась к стене, а Барбиняк незаметно сунул в карман ее выцветшей шерстяной кофты порошок. Женщина не чувствовала ничего и только всхлипывала:

— Замфир, братец!

Душераздирающие крики отпугнули Барбиняка и полицейского начальника, а женщина, словно окаменев, осталась стоять возле загона.

У Крскяны было такое чувство, словно собрались отравить не Замфира, а ее. Теперь она не находила себе места и здесь, на просторе. Куда пойти? Дом — тюремная камера. Здесь в загоне — западня.

И Крскяна замкнулась в себе. Страдала молча. Сидела мрачная, злая на всех и на себя. Порошок, который нашла потом в кармане, бросила на пол. Вошла собака и стала обнюхивать его. Женщина подняла отраву и хотела выбросить. Но в этот момент словно кто-то схватил ее за плечи. Она сжалась, испугавшись, как бы не отравить птиц или овец, и сунула порошок за балку. «Может, крысы передохнут», — подумала она и успокоилась.